Чем объясняется феномен «безыдейной партийности»

Каждый новый электоральный цикл сопровождается смотром партийной системы, даже если это выборы президентские и в них немало кандидатов-самовыдвиженцев не от партий. А традиционная партийность подразумевает более или менее понятные идеологические расклады. И даже в наших условиях можно было бы ожидать распределения кандидатов по классическим идеологиям — от обычного и неолиберализма до широкого спектра центризмов, социал-демократии, коммунизма и разного рода популистской экзотики. В реальности же в предвыборном дискурсе всего этого мало или почти нет. Идейные мировоззренческие платформы скрыты, их стесняются или они отсутствуют вовсе. Отчасти это от «нищеты идеологии», но не только.

Предвыборная тактика

Идеологические расклады обычно более понятны на парламентских выборах, когда конкурируют партии и прочие политические группировки. Тем не менее даже здесь обращение с собственной идеологией вынужденно бывает аккуратным. Грамотная идеологическая работа заключается не в том, чтобы свои же адепты проголосовали с большей идейной убежденностью (от этого число голосов не прибавится), а в том, чтобы перехватить часть нейтральных избирателей, а по возможности — и электората других партий. В наших политтехнологиях этого часто не понимают, разогревая и без того перегретых своих (которые уже и так свои) и тем самым отталкивая чужих, которых надо было бы перевербовывать. В подобной ситуации идеологический ригоризм может сильно ограничивать маневр широкозахватной агитации и пропаганды. Такое часто бывает: людям вроде бы нравится кандидат и его рабочие предложения... если бы не партийная идеология с ее привычной символикой и знаковой окраской.

На президентских выборах эти проблемы тоже существуют, но есть и своя специфика. Президент по самому своему статусу должен быть скорее представителем общества в целом, «всея Руси». И дело даже не в том, что в Конституции прописаны принципы идеологического плюрализма — метаидеология не «идеологического госплана», а «рынка идеологий» (об этом у нас как раз чаще всего забывают). Дело в том, что, как ни странно, обоснованность таких ограничений ощущается электоратом на бессознательном уровне: пусть уж лучше президент занимается земными делами, чем он будет лезть в наши мозги со своими сверхценными идеями.

Сами идеи на такого рода голосованиях также не должны жестко предопределять политическую прагматику, как это бывает у организованных или стихийных идеократов. В свое время нечто подобное было очень хорошо видно в тактике итальянского избирателя: там неплохо голосовали за высокоидейных коммунистов на местных и муниципальных выборах (здесь коммунитарный популизм не мешает работе «за народ» и «на общество»), но упорно ограничивали в их притязаниях на высшую власть — никто особенно не стремился менять систему в ее идеологических параметрах. И сейчас ситуация в целом не особенно изменилась, как бы ни стерлись когда-то для многих притягательные коммунистические лозунги.

С нашим же наследием советской идеократии и политических репрессий все тем более не так просто. Как бы клубнично-красный директор Грудинин ни избегал даже упоминания базовых коммунистических идеологем, тень КПРФ маячит за ним даже не столько политической структурой, сколько известной идейной базой. Идеологическая сдержанность предвыборной риторики его отчасти спасает, но она же наводит требовательного обывателя на мысли о манипуляции и неискренности: безыдейный коммунист — все равно что «рок против наркотиков». То ли это засылаемый в большую политику троянский конь зюгановцев, то ли авантюрист, задумавший на кривой козе объехать ум, честь и совесть прошедшей эпохи, а потом забыть о выдвинувшей его партии.

По большому счету даже кандидатам в президенты было бы разумно на время класть партбилеты на стол — подобно тому, как депутаты и функционеры сдают активы в доверительное управление.

От модерна к скрепам

Такого рода закономерности и подходы в полной мере выражены в эклектизме «идеологической тактики» команды Путина. Это тем более парадоксально, что путинский режим сам все более смещается к почти откровенным идеократическим предпочтениям.
Последним эпизодом сознательного, артикулированного прагматизма у нас была идеология «медведевского модерна» — смены вектора, диверсификации, преодоления технологического и прочего отставания, выхода в экономику инноваций и знаний, использующую и преумножающую человеческий капитал. Это философия в целом земная и «материалистическая»: здесь все подвержено калькуляции, измеримо и считаемо. Результат, если он есть, можно буквально потрогать руками. Или не потрогать, если его нет, и тогда неудача стратегически ориентированной политики становится всем очевидной. В этой системе индикаторов и координат такой провал легко доказуем и представим в цифрах, что неудобно, а то и просто опасно.

Имитировать подобие выхода из такого скользкого положения можно только одним способом — сделав вид, что в какой-то момент все это становится слишком низким и неинтересным в сравнении с высшими духовными заботами и ценностями: традицией, скрепами, культурными кодами и идентичностью. Предлагается напрочь забыть о том, за что нам только что было стыдно и что мы еще вчера намеревались преодолеть в себе, в обществе, в национальной биографии. Нам есть чем до самозабвения гордиться в истории, и мы будем заниматься этим приятным делом организованно и сосредоточенно, не отвлекаясь на бытовые заботы людей и страны.

Опасный рост зависимости экономики и политики от все менее надежного сырьевого экспорта — все же ничто в сравнении с нагнетанием морально-политического единства, духовной консолидации и массового энтузиазма по мемориальным, боевым и праздничным поводам. Достижения технологического модернизма «Роснано» и «Сколково» население наблюдает в иллюминации зданий, деревьев, кустов и фонарных столбов, в программном обеспечении мириад организованно мигающих лампочек. Это совершенно отдельная политическая культура благоустройства, салюта и фейерверков — хронический всероссийский корпоратив, идеологическая хлопушка.

Однако нынешний предвыборный контекст все же вынуждает возвращаться к теме прогресса, модерна и инноваций — от цифровизации до искусственного интеллекта. Заодно робко намечаются либеральные послабления. Можно ожидать, что до марта силовые и реакционные эксцессы будут если не сведены к минимуму, то ограничены. То же в идейной сфере. Власть уже отчасти поступается своей идеологической принципиальностью, выпуская на предвыборную панель фигурантов с идейно недопустимыми суждениями. Считается, что это делают для подъема явки и создания хоть какой-то интриги в тоскливо заорганизованном голосовании. Однако здесь есть и попытка временного расширения идеологического спектра «главного кандидата».

Две идеологии Путина

Строго говоря, у условного Путина в этой ситуации есть две идеологии. Одна — его собственная, не слишком явно артикулированная на привычном идеологическом языке, но достаточно понятная по контексту и действиям. Другая — идеология всего допущенного к предвыборной интриге спектра. Этот спектр — тоже идеология не столько самих участников процесса, сколько условного Путина: что разрешили, то и будет, а что нет — нет. Двойной портрет в предвыборном интерьере: собственное слегка размытое лицо и суммарный образ границ терпимости, пусть временной. Грудинин и Собчак — элементы этого общего лица, его «навесные органы». Порой они ведут себя несколько произвольно, порождая странные гримасы, иногда это почти больно, но все же лучше, чем одно и то же всех утомившее каноническое фото.

С точки зрения политтехнологии такие действия понятны и объяснимы, однако и этому политическому «обвесу» заказано выдвигаться на слишком общие темы: можно ходить вбок, но не наверх. Участники процесса и сами этого не могут, но дело не только в этом. Будет странно, если кто-нибудь из «кордебалета» попытается затмить приму слишком яркими выступлениями на темы политической философии, ценностей, стратегии и мировоззрения. Когда Игоря Шувалова только перевели в Белый дом в статусе зампреда, он на трибуне питерского форума позволил себе на радостях слишком стратегическую речь с проблесками мировоззрения — и тут же был поставлен на место. Высокие мысли — прерогатива первого лица. Поскольку кандидаты в нашем нынешнем голосовании все по большому счету «госслужащие», вряд ли и здесь кому-то дадут блеснуть оригинальными идеями. Даже Явлинский пока не слишком пугает откровениями. Это было бы совсем неуместно на фоне общего празднования безрассудных подвигов и бытового избирательного, точечного популизма (в этом смысле раздача подарков простым людям и уголовных дел людям непростым составляют два крыла одной стратегии).

Все это довольно грустно, хотя и технично. Страна страдает явным ДЦП — дефицитом целей и принципов. Цели власти понятны, но они даже в среднесрочной перспективе не могут быть целями страны. Принципы политического поведения власти тоже очерчены, но неясно, как с этими принципами жить обществу, если хотеть, чтобы от общества здесь что-то осталось. Если какие-то заявления на тему ценностей, целей и принципов перед выборами и прозвучат, то столь же понятно, как можно оперативно гасить такие протуберанцы мысли и совести. В нашем контексте человека, заговорившего о высоком, особенно легко опустить.

Короткий период перед президентскими выборами — редкий, едва ли не единственный момент, когда разговор о фундаментальных проблемах мог бы быть хотя бы обозначен. Но вряд ли это произойдет.