Рубен Варданян — РБК: «Мы имеем революцию, о чем пока громко не говорим»
Об экономических итогах прошедшего года
О новом уровне влияния технологических корпораций
О роли алгоритмов и искусственного интеллекта
О борьбе между государством, корпорациями и алгоритмом
О разочаровании в рыночной экономике и расслоении
Про манифест Константина Богомолова
О последствиях появления непрофессиональных инвесторов на фондовом рынке
[Год назад] у меня был прогноз, связанный с экономическим кризисом, а он не состоялся. Я не ожидал, что система выдержит вброс такого количества денег, которые залили в очередной раз все проблемы. Было интересно наблюдать феномен этой огромной денежной массы, которая пошла в фондовый рынок и [его] рост. Но при этом выяснилось, что свободные деньги жгут руки. Огромное количество людей начали покупать ценные бумаги в большом количестве, биткоин улетел. В общем, видим гиперинфляцию на финансовом рынке без инфляции серьезного объема в реально материальном.
[Последствия этого] могут быть как позитивными, так и негативными. Негативные, конечно, это [расцвет] МММ. В тот момент, когда мы отказались от Бреттон-Вудской [валютной] системы, стал возможен выпуск мусорных облигаций, фьючерсов и всех производных инструментов, которые дают возможность создавать эффективный рынок без привязки к самому товару. И в этом смысле, конечно, это МММ масштаба на уровне государства.
С другой стороны, возникла огромная экономика, которая в принципе не имеет столов, стульев, нефтяных вышек, машин или оборудования. Но при этом с точки зрения воздействия на реальную экономику доля этой части нашей жизни возрастает в геометрической прогрессии. Какую стоимость имеет Google не с точки зрения стоимости акции, а стоимости, которая создается информационными технологиями и информационным пространством? Встал вопрос оценки нематериальных активов.
8 января этого года произошла революция, не меньшее [по значимости событие], чем 11 сентября 2001 года, — частные компании отключили президента крупнейшей страны мира от возможности коммуницировать, определив, что он обманывает (в начале года Twitter и другие популярные информационные сервисы заблокировали аккаунты бывшего президента США Дональда Трампа, а также многих его сторонников и членов команды. — РБК). Возникает сразу несколько вопросов. Что значит обманывает? Кто это решил? Все остальные, [которые] обманывают, почему не были отключены?
Выяснилось, что технологические компании обладают мощью и властью. По большому счету если они отключили президента Америки, то могут отключить любого из нас, не объясняя вообще ничего. И в этом смысле мы имеем революцию, о чем мы пока громко не говорим и о чем общество пока не слишком сильно задумывается. Будет ли война между государствами или будет война между технологическими компаниями? Технологические войны могут быть более жесткими и глубокими, чем реальная война, которая, скорее всего, из-за инстинкта самосохранения невозможна.
Мы проводим огромное количество времени в цифровом пространстве, и возникли очень интересные этические вопросы и проблемы, на которые нет ответа. Кто будет богом в новом пространстве, [станет ли] искусственный интеллект новой религией или нет? Будут ли алгоритмы решать, что правильно и что неправильно?
У нас был разговор в Clubhouse с [кинорежиссером] Тимуром Бекмамбетовым. [Он] приводил пример, что вынужден сейчас судиться не с Google, который отключает его, а с алгоритмом, потому что Google не знает, почему алгоритм его отключает. Более того, он рассказал, что сейчас есть сценарии фильмов, где главный не человек и его взаимоотношения с компьютером, а бот или алгоритм.
Мы [с ним] обсуждали — кто будет новыми греческими богами. Это будут боты, это будут технологические компании. Впервые возникло цифровое пространство, которое определяет, что такое хорошо и что такое плохо.
Я ощущаю, и, мне кажется, это должны почувствовать все — мы как лягушка в воде, которую потихонечку начинают нагревать.
Нейросистема, новый механизм взаимоотношений, взаимодействий, принятия решений, вдруг стала частью нашего онлайн-общения. Сообщество будет одной из точек опоры. Человек остался один на один с большим количеством проблем. Когда случилась пандемия — а не у всех есть семьи, не у всех есть друзья, — одиночество стало большой проблемой.
В Японии создали Министерство одиночества. Это феномен того, что мы находимся в меняющемся мире, с огромным количеством вопросов, на которые мы не можем сами найти ответы. И единственный вариант — это найти единомышленников, с кем ты можешь это обсуждать.
У людей, очевидно, уровень тревожности за этот год вырос в разы. Уровень одиночества и беспокойства для большого количества людей является большой проблемой, они, я бы даже сказал, испуганы. Люди живут сейчас очень испуганно, они поняли, что система вокруг вдруг начала меняться. Плюс ограничение свобод, которое возникло. Государства — обоснованно или необоснованно — стали ограничивать свободу граждан, не объясняя, почему и какая в этом логика. Иногда [государство] действовало очень топорно и грубо, и многим государственным механизмам дальнейшие ограничения будут только нравиться. С другой стороны, как реакция на такое давление возникли какие-то анархические движения. Поэтому мы имеем изменяющуюся среду, и в этом смысле сообщества являются очень важным элементом, на который люди будут опираться в сегодняшнем мире, потому что никому не доверяют.
[Люди] живут в очень большом фейк-пространстве: огромное количество информации падает на них со всех сторон, и они теряются. [Это как] под водопадом: на тебя падает огромный информационный поток, и при этом ты не можешь напиться воды, потому что ты не можешь понять, как это сделать, чтобы не навредить себе.
Люди боятся правды. Люди выбирают не правду, а то, что подтверждает их точку зрения. Мы имеем феномен того, что люди не смотрят больше телевизионные каналы, не читают новостные ленты, не используют другие способы получения информации, а хотят получать то, что подтверждает, что они правильно думают. В этом смысле Facebook и другие системы настраиваются на это, и твоя новостная лента формируется под твои предпочтения, что феноменально.
Нас ждет период времени, когда борьба [между корпорациями, государствами и алгоритмами] будет обостряться. Мы увидим это в ближайшее 10–20 лет, в явном или неявном виде.
Попытка государственного контроля над людьми — вымывание среднего класса и создание класса людей, которые получают вмененный доход. Пандемия помогла, мне кажется, в приучении людей к тому, чтобы, упрощенно говоря, сидеть дома, получать свою тысячу долларов. Например, мои армянские одноклассники, которые получают тысячу долларов в неделю, в США, в Глендейле, — они не работают. Раньше надо было безумно [много] работать за тысячу долларов в месяц. Теперь они сидят дома, получают [деньги], им еще разрешили марихуану и VR-шлем на голову.
Государство пытается по-новому выстроить модель. Идея среднего класса — это движок изменения общества; согласно этой концепции, как можно больше людей из нижних слоев должны расширить средний класс. Это то, о чем мы мечтали. [Но] от всей этой концепции, мне кажется, на сегодня отказались. Надо обеспечить базовые потребности, надо обеспечить пул необходимых вещей и при этом держать остальное под жестким контролем.
Еще появляется новый механизм [контроля]: вакцинировался — не вакцинировался. Если ты плохо будешь себя вести, через два или три года твоя иммунная система ослабнет и не будет сопротивляться. Отключение от вакцины будет означать, что ты практически обречен на гибель, потому что очередная прививка тебе не будет сделана — потому что ты себя плохо вел, слишком часто выходил на какие-нибудь митинги, и не важно, за «черных», или за «белых», или за какую-то идею.
Появляются [механизмы регулирования и контроля за людьми], о которых государство не мечтало раньше. Поэтому государство видит фантастические возможности для контроля за нами, которыми грех не воспользоваться из самых благих целей. Мы знаем, что самые страшные преступления всегда совершаются именно из благих побуждений.
Вторая часть — корпорации, они находятся в ситуации серьезного выбора. Где им остановиться? Какой объем информации они получают, переваривают и кто этим управляет? Вопрос же не в том, что отключили президента Америки, а вопрос — кто отключил? Я ради интереса посмотрел. Руководство компании, chief compliance officer, совет директоров компании, главные акционеры? Кто принял решение и как оно принималось — вообще непонятно, прозрачности никакой.
Ну и третье [про алгоритмы]. Вы знаете эту историю, когда алгоритм выиграл у программы, которая была обучена играть в игру го, а алгоритм не знал ее. Но он, играя даже не с человеком, научился и выиграл у компьютера. Мы имеем очень интересный этический вопрос по поводу цифровой смерти и информации. Пример с Уитни Хьюстон: [певица] умерла, сделали ее голограмму, сестра устроила шоу, где поет с голограммой. О`кей. Но написали новые песни, которые [исполняются] голосом Уитни Хьюстон, точной копией. То есть появляется искусственный алгоритм, который рисует, как Да Винчи или Рембрандт, и нельзя отличить, потому что он научился их воспроизводить. Вопрос: что такое смерть, что такое память, что такое архив?
Мы так привыкли к «измам» — капитализм, социализм... Посмотрите, как все изменилось в XXI веке. Партийность вообще практически перестала быть важной. Советский Союз рухнул 30 лет назад. Китай говорит, что он продолжает идеи социализма, но тем не менее с большим элементом рыночных механизмов, очень много богатых, коррупции. Казалось бы, капитализм как система, доминирующая в мире, и дальше будет доказывать свое превосходство, и все будут жить хорошо.
Но при этом вдруг выяснилось, что система «деньги любой ценой», «деньги определяют твой успех», «деньги — главный двигатель всего» захлебнулась. И мы имеем интересные тренды. Один [из них] — это так называемый капитализм со смыслом, то, что [Клаус] Шваб говорил (основатель Всемирного экономического форума в Давосе. — РБК): попытка нащупать [смысловое значение] того, чем ты занимаешься.
Есть еще [варианты]. В книге Шошаны Зубофф про так называемый подглядывающий капитализм говорится, что капитализм трансформируется в механизм обработки твоих данных, которые ты осознанно и неосознанно отдаешь. Есть очень хороший пример с игрой Pokemon Go, которая оказалась не игрой, а маркетинговым исследованием Google, — ты отдал про себя данные и даже не понял, что отдал.
Феномен Cambridge Analytica не в том, что они получили базу данных о 8 млн [человек]. Они вычислили те 5%, которые были «ведущими», и выяснили те вопросы, которые их волнуют, и эти вопросы Трамп озвучил наиболее четко. Это уже не просто про твои предпочтения — ты за демократов или республиканцев, а про то, как через понимание, кто ты, воздействовать на группу, которая воздействует на другую группу и тем самым меняет поведенческую модель.
Поэтому капитализм, который казался успешным, испытывает большую трансформацию тоже.
Классическая рыночная экономика Адама Смита говорит, что есть спрос и предложение, есть определенные законы и рынок все регулирует. [Но] у нас сейчас феноменальные цифры, которые просто невозможно было себе представить. Студентам в американских университетах выдано кредитов на $1,4 трлн, из них $400 млрд, скорее всего, не будут выплачены никогда. $1,4 трлн — это больше, чем экономика России. Поэтому рынок в классическом виде уже давно не существует.
С 1978 года доходы топ-менеджера [в Америке] выросли на 900%, а доходы среднего рабочего — на 12%. Разрыв увеличивается все больше и больше. То есть самая богатая страна в мире имеет 84 млн человек, не имеющих доступа к медицинскому обслуживанию. Дисбаланс наблюдается не только по линии доходов, но и доступа к образованию, к медицине.
Мы возвращаемся к модели, которая доминировала в основной период существования человечества: небольшая группа людей живет очень хорошо, есть небольшой средний класс и основная масса, живущая на грани поддержания какого-то образа жизни — через попкорн, картошку фри или гречку. На 25 тыс. руб. в месяц. При этом есть какой-то круг людей, [для которых] 25 тыс. — это чаевые после одного посещения ресторана.
[Это] манифест про сложного человека (в начале февраля режиссер Константин Богомолов выпустил манифест «Похищение Европы 2.0», в котором изложил гипотезу, что «Запад решил ликвидировать сложного человека». — РБК). Там много разных мыслей, [одна из них] — упрощения хочется всем. Это упрощение, которое идет и в России, и на Западе и не связано с западными либеральными ценностями. Это просто алгоритмы, которые возникают, исходя из новой реальности: это модель вмененного дохода, VR-шлема и марихуаны. Это модель, которая устраивает очень большое количество государственных институтов во всем мире. И сложный человек, думающий, задающий вопросы и так далее, в принципе является проблемой.
Есть старая шутка. Когда Бориса Николаевича Ельцина спросили на пресс-конференции, можно ли каким-то одним словом охарактеризовать ситуацию в России, он сказал: «Good». Журналисты говорят: «Спасибо большое. А можно как-то все-таки чуть больше, двумя словами?» Он сказал: «Not good».
Если отвечать на вопрос [хорошо ли то, что люди идут на фондовый рынок] одним словом, то хорошо. Если двумя — то плохо. Хорошо, что люди наконец понимают, что есть [механизмы] кроме хранения денег в матрасе или на депозитах. Есть механизм фондового рынка, который является очень важным. И внутренний инвестор — это очень важный stakeholder всего того, что происходит в экономике. И в этом смысле участник как отдельный человек, дающий свои деньги фондовому рынку, — это очень хорошо. Системно, долгосрочно.
Плохо, потому что фондовый рынок перегрет. Плохо, потому что у нас нет нормального фондового рынка пока, у нас очень мало компаний публичных. И даже те, которые публичны, не совсем публичны, потому что практически у 99% есть владелец контрольного пакета.
Плюс у людей нет понимания, что они покупают: «А что должно стоить? Почему Ozon стоит столько и почему он вырос в цене? И какая логика в этом всем?»
Люди в своем желании заработать быстрые деньги, ничего не делая, пытаются найти разные способы. Это блогеры, модераторы в Clubhouse и другие. Это все попытка с минимальными усилиями из ничего делать деньги.
Я не хочу заниматься операционным бизнесом. То есть [у меня] нет одного какого-то большого операционного бизнеса. Я, как инвестор, принял решение, что не хочу инвестировать просто в ликвидные инструменты. Я инвестирую только в те области, где мне интересно с точки зрения моего личного развития. Это все, что связано с наследием. Я инвестирую в образование, в здоровье. Устойчивое развитие. Человеческие ценности, смысловые отчасти. Конечно, скорее это инвестиции неокупаемые, это благотворительность и далее. И последнее — это сообщества.
Мне кажется, что [из-за формирования не только институтов, но и сообществ] появляется несколько новых профессий. Например, есть такое понятие — толмач. Но это не просто переводчик, а это «с русского на русский». Это человек, который может сделать так, чтобы [в одной комнате друг друга поняли] компьютерщик, юрист, врач, инженер и журналист. Важнейшая будет профессия. Мы будем очень много смотреть и тратить время на сочетание несочетаемого, креативности и всего остального.
Я, например, часто себя сейчас спрашиваю: а кто ты, Рубен, бизнесмен, филантроп? Ты занимаешься таким количеством проектов — 60 или даже больше. Я недавно вдруг понял, что я такой cheif connecting — главный соединяющий и катализатор. Я не просто соединяю людей, а я соединяю людей вместе, делаю им проекты. То есть мы, соединяясь, думаем, создаем и реализуем.
В разных районах Москвы и области
Квартиры в столице
с выгодой до ₽4,5 млн
Выгодные предложения
для семей с детьми
Видовые квартиры
в высотных башнях
Варианты с мебелью
и встроенной техникой
