Триада рисков по-ирански
Триада рисков по-ирански
Ученые предупредили о долгосрочных уязвимостях экономики под санкциями
Опыт жизни при санкциях Ирана позволяет выявить три главные проблемы для экономики России на перспективу, считают ученые Института экономики РАН. Это стагфляция, «ловушка» бюджетного стимула и уязвимости «экономики сопротивления»
По сравнению с Ираном Россия остается намного более сильной и более рыночной экономикой. Но российская санкционная ситуация примечательна тем, что во многом развивается в русле иранской — и по структуре введенных Западом санкций (обе страны являются ресурсозависимыми нефтеэкспортерами), и по алгоритму сопротивления им, в частности использованию части мер, аналогичных разработанной Ираном «экономике сопротивления». Анализу иранского опыта пребывания под санкциями и тому, какие выводы из него можно сделать для России, посвящена статья специалистов Института экономики РАН Наталии Смородинской и Даниила Катукова, опубликованная в свежем номере журнала «Вестник Института экономики РАН» (РБК ознакомился с текстом).
Если в Иране введение коллективных санкций в 2011 году мгновенно подорвало нефтяную отрасль, бюджет и экономику, то Россия в аналогичной ситуации 2022 года сумела отложить развертывание санкционного кризиса, заработать валютные сверхдоходы и даже повысить побочные издержки участников санкционной коалиции, отмечают авторы статьи. Но уже в 2023 году российская экономика столкнулась с рядом негативных последствий, с которыми сталкивался из-за санкций и Иран, хоть и не в таких масштабах, — сжатием нефтегазовых доходов бюджета и ослаблением макрофинансовой стабильности.
В контексте иранского опыта эксперты Института экономики выделили несколько «трудно решаемых» проблем, которые могут встать перед Россией как сырьевой экономикой, когда в дальнейшем ей придется проходить «наиболее проблемную, стрессовую фазу санкционного кризиса». При этом исследователи оговариваются, что специфика российской ситуации не позволяет «проводить четкие долгосрочные параллели» с Ираном, где «функционирование экономики в режиме периодических девальваций и спадов длится больше десятилетия».
Уязвимости «экономики сопротивления»
Экономисты Института экономики РАН выделяют несколько основных проблем «экономики сопротивления» санкциям, а именно:
- невозможность уйти от «сырьевой специализации»
Из-за технологических ограничений импортозамещение приобретает регрессивный характер: в большинстве секторов оно ведется на основе устаревших технологий, за счет обратного проектирования и параллельного импорта. Кроме того, ограниченность внешнего спроса сочетается с узостью внутреннего, что не позволяет бизнесу добиться эффекта масштаба, делая нерентабельным развитие многих отраслей.
В России, как и в Иране, бизнес может частично заместить импортную продукцию низкого и среднего уровня сложности (продовольствие, одежду), причем с упрощением, но не в состоянии поднять инвестиционное импортозамещение и тем более окупить дорогостоящие вложения в новые высокотехнологичные проекты, отмечают авторы статьи.
«В итоге в нефтедобывающих странах курс на растущее импортозамещение и технологическую самодостаточность теряет перспективу — равно как и курс на наращивание несырьевого экспорта», — полагают они.
- зависимость от «альтернативных» партнеров
Наращивание связей с альтернативными партнерами на фоне санкционных ограничений не страхует страну от потери текущих и будущих доходов, полагают Смородинская и Катуков. «Восточные партнеры могут лишь частично компенсировать разрыв связей с западными, но при этом они прагматично используют тот факт, что новые рынки нужны подсанкционной экономике больше, чем она нужна им», — указывают авторы.
Такие партнеры являются бенефициарами не только дисконтных закупочных цен, но и удорожания своих поставок, а также «перехвата перерабатывающих мощностей». Как итог — стратегическая ставка на Китай и других сильных игроков не ведет к повышению экономической устойчивости России, а оборачивается попаданием к ним в растущую зависимость, констатируют экономисты.
Россия вынуждена платить «большие премии» за доступ к китайским товарам, аналоги которых Запад запретил поставлять в Россию, утверждает экономист Института переходных экономик Банка Финляндии (BOFIT) Хели Симола в статье от 29 ноября. В первой половине 2023 года медианный рост экспортных цен Китая для России по выборке промышленных товаров оценен в 78% по сравнению с первой половиной 2021 года — против 12% для экспортных цен Китая на те же товары за тот же период для прочих стран, пишет экономист.
Россия готова сотрудничать с Китаем без ограничений, заявлял президент Владимир Путин. По прогнозу ФТС, товарооборот между двумя странами по итогам года превысит $220 млрд. За 11 месяцев 2023 года двусторонний оборот уже составил $218 млрд, сообщила таможня КНР на этой неделе.
- девальвация валюты и инфляция
Умелый обход санкций (включая ведение внешнеторговых расчетов в валюте страны-партнера) не избавляет экономику от обесценения национальной валюты и хронически высокой инфляции, указывают эксперты Института экономики. Инфляция будет вызвана структурными дисбалансами — в частности, сжатием экспорта, санкционным удорожанием затрат, нехваткой твердой валюты для оплаты критического западного импорта. При этом такую инфляцию невозможно обуздать ужесточением монетарной политики, даже если увеличить ключевую ставку до двузначного уровня, — здесь требуется устранение самих структурных проблем, а не подавление перегретого спроса, как при классических кризисах, предупреждают авторы.
Как Иран противопоставил санкциям «экономику сопротивления»
Иран находится под санкциями США уже пятое десятилетие (с 1979 года), а с 2011 года он подпал под коллективные санкции США, ЕС и ООН, призванные побудить его отказаться от использования ядерной программы в военных целях. Пакет секторальных санкций против Ирана содержит три типовые группы запретов: экспортное эмбарго (запрет на импорт из Ирана нефти и продукции других базовых отраслей), импортное эмбарго (запрет на поставки в Иран передовых технологий, нефтегазового оборудования, западных материалов и компонентов) и жесткие финансовые ограничения (отключение банков от системы SWIFT, почти полная заморозка валютных резервов ЦБ и т.д.).
Если бы не санкции, иранская экономика в период 1989–2019 годов росла бы в среднем на 4–5% в год по сравнению с фактическим ростом на 3%, оценивали исследователи Мохаммад Хашем Песаран (Кембридж) и Дарио Лаудати (Университет Южной Калифорнии) в работе 2022 года.
За годы пребывания под санкциями Иран наработал богатый опыт, указывают экономисты Института экономики РАН. Так, в 2014 году он оформил эти усилия в виде доктрины — «экономика сопротивления». Одним из ключевых ее приоритетов стало высвобождение бюджета из зависимости от экспорта сырой нефти, другим — замещение значимого инвестиционного импорта и развитие инноваций.
Санкции повлекли за собой ряд положительных последствий для иранской экономики, указывают Песаран и Лаудати. «В начале санкций иранская экономика была так же сильно зависима от нефтяного экспорта, как страны вроде Саудовской Аравии. Ограничение нефтяного экспорта на протяжении сравнительно долгого периода привело к важным структурным трансформациям экономики Ирана с существенным ростом ненефтяного экспорта (нефтехимия, легкая промышленность, сельскохозяйственные товары)», — пишут они. Кроме того, именно санкции США, по-видимому, частично имели результатом быстрый рост компаний, ориентированных на экономику знаний, в Иране за последнее десятилетие.
Риски стагфляции
Пример Ирана показал, что санкционный кризис имеет двухфазную структуру: непосредственные эффекты в виде внезапных шоков и долгосрочные накопительные эффекты, которые усиливают структурные деформации и разрушают производственную базу.
«Если шоки могут быть в той или иной мере смягчены и абсорбированы мерами антикризисной политики, то накопительные эффекты санкционного стресса лишены реальных инструментов противодействия — они длятся столько, сколько длятся санкции», — отмечают авторы из Института экономики РАН.
Даже при облегченном прохождении шоков и ускоренном выходе из первоначальной рецессии, как это удалось сделать России, экономика продолжает пребывать в изоляции от глобальных рынков, испытывая стресс от роста затрат, накопления деформаций и падения производительности. «Локальные успехи» отдельных фирм нивелируются сужением производственных возможностей других, и это не позволяет добиться устойчивого роста всей экономики. Все это приводит к рискам стагфляции — стагнации в условиях инфляции.
Если в Иране стагфляционный тренд выражается в повышенной волатильности динамики ВВП, то в России ее амплитуда будет более сглаженной, но «тренд застоя с негативной траекторией» в сочетании с высокой инфляцией сохранится, прогнозируют экономисты.
По прогнозу Минэкономразвития, в 2024–2026 годах ВВП России будет увеличиваться на 2,5–2,7% ежегодно. Инфляция в 2024 году после 7,5% по итогам этого снизится до 4,5%, а в последующие два года — до 4%, ожидают в ведомстве. Согласно макроопросу ЦБ, ожидаемые средние темпы роста потенциального ВВП России на горизонте 2027–2031 годов составят 1,5%.
«Ловушка» бюджетного стимула
В условиях системных санкций главным драйвером роста экономики остается государственный спрос (в виде государственных заказов, закупок и инвестиций), отмечают авторы статьи. В 2022–2023 годах совокупный размер бюджетного импульса в экономике России составил порядка 10% ВВП, оценивал Минфин.
«Длительная опора экономики исключительно на бюджетный стимул крайне уязвима», — говорится в статье. Во-первых, она ведет к разбалансированному росту: инвестиции и ресурсы перераспределяются в пользу одних агентов (секторов, предприятий, социальных групп) за счет других. Во-вторых, возможности расширения бюджетных расходов упираются в проблему санкционного сжатия доходов.
Кроме того, возникает макроэкономическая ловушка, способная дестабилизировать экономику и государственные финансы изнутри, полагают Смородинская и Катуков. С одной стороны, высокая инфляция требует наращивания бюджетных расходов для стимулирования экономического роста, что разгоняет рост цен еще сильнее. С другой — попытки ограничить увеличение расходов (например, путем отказа от субсидирования цен или прямых выплат населению) чреваты срывом в стагфляционную рецессию и подъемом социального недовольства, как в Иране.
Концентрация ресурсов в сфере военно-промышленного комплекса не ведет к равноценному подъему гражданских секторов, что формирует разнонаправленную восстановительную динамику в разрезе отраслей и регионов, тем самым в экономике возникают дополнительные дисбалансы, усугубляющие санкционные деформации, добавляют авторы.
Тот факт, что экономика России смещается в милитаризованную зону, в которой перестает работать рынок и начинают действовать совершенно другие стимулы, цели и задачи, является самой большой угрозой на сегодняшний день, полагает директор Центра исследования экономической политики экономического факультета МГУ Олег Буклемишев.
«Все больше ресурсов и активности направляются в сферу, не связанную с рынком, производством востребованных им продуктов. В этих условиях экономика утрачивает рецепторы и верные стимулы. Отсюда, я полагаю, угроз значительно больше, чем в макроэкономических эффектах, описанных в статье», — считает он.
Расходы федерального бюджета по разделу «Национальная оборона» в 2024 году составят рекордные 10,7 трлн руб., или 6% ВВП, следовало из проекта бюджета, принятого в первом чтении. Во втором чтении расходы были несколько пересмотрены, но актуальных данных по планируемым общим расходам на национальную оборону на данный момент нет.
Примеры ЮАР и Венесуэлы
Наиболее близким по условиям примером для сегодняшней России выглядит не Иран, а ЮАР в 1980–1990-х годах, полагает директор группы суверенных и региональных рейтингов АКРА Дмитрий Куликов. Тогда страна столкнулась с сильными ограничениями импорта из ЕС, США, Японии и ряда других стран, средними по силе ограничениями экспорта в крупнейших товарных категориях и уходом транснациональных компаний. Кроме того, эксперт привел в пример Венесуэлу, в отношении которой начиная с 2014 года вводились меры по заморозке активов ЦБ и банков, а также ограничения на импорт оружия из ЕС.
Как и Россия, перечисленные страны в начале ограничений относились к группе государств со средними доходами (40–80-е места по ВВП на душу населения по паритету покупательной способности (ППС) в соответствующем году) и были относительно слабо открыты для внешней торговли (внешнеторговый оборот — 30–40% ВВП), указывает Куликов. При этом по сравнению с рассматриваемыми странами Россия к началу санкционных ограничений имела более диверсифицированную промышленность и более крупную экономику (в два—семь раз), а также была в большей мере обеспечена природными ресурсами и продовольствием. Однако известно, добавляет Куликов, что при наличии элементов эмбарго одним из следствий является снижение конкуренции на внутренних рынках.
Кроме того, отечественная экономика перед введением ограничений не имела перспектив реализации демографического дивиденда (вклад сдвигов в доле трудоспособного населения в прирост ВВП. — РБК) для поддержки роста, а скорость введения большинства жестких санкций в случае России была существенно выше (заняло несколько месяцев, а не лет). «Релевантность имеющихся примеров ограниченная», — заключает эксперт АКРА.
