Двое в лодке: могут ли быть полезные последствия у списка Белоусова
Попавшее в СМИ в начале августа письмо помощника президента по экономике Андрея Белоусова об изъятии у 14 крупнейших металлургических, химических и нефтехимических компаний более 500 млрд руб. «сверхдоходов», полученных ими благодаря девальвации рубля, в момент его обнародования вызвало бурную реакцию со стороны бизнеса. Владелец НЛМК Владимир Лисин публично назвал эту инициативу поощрением неэффективности, Алексей Мордашов в письме в Минпромторг предупредил, что «Северсталь» в случае введения «налога на сверхдоходы» будет вынуждена сократить инвестпрограмму и ни о каком росте в черной металлургии, да и вообще в экономике говорить не придется. Экспертные комментарии сводились к тому, что у предпринимателей после подобной принудительной конфискации «сверхприбыли» не останется оснований инвестировать в России.
Минфин, Минэкономразвития, Минпромторг, Минприроды и Минэнерго выступили против инициативы Белоусова. С другой стороны, представители Минфина заявляли, что были бы рады, если бы крупный бизнес добровольно, без всяких директивных указаний согласился инвестировать прибыль в российскую экономику, а не выводить ее в офшоры.
Именно в этой логике 24 августа на площадке РСПП прошла встреча представителей правительства с крупным бизнесом. Итогом стала договоренность о создании на базе РСПП рабочей группы, в которой представители правительства и бизнеса будут рассматривать крупные социально значимые инвестиционные проекты. Иными словами, как выразился один из предпринимателей — участников встречи, власть и бизнес «договорились договориться». После встречи в РСПП публичные страсти очевидным образом улеглись, и теперь по прошествии полутора месяцев стоит разобраться, что стояло за всей этой историей и к чему она может привести.
Чего хотела власть?
Первый очевидный вопрос заключается в том, чего на самом деле хотела власть. Рассмотрим для начала «нулевую гипотезу». Допустим, что хотели просто изъять у бизнеса эти финансовые ресурсы. Но для такого решения в сегодняшнем контексте, пожалуй, достаточно одного выступления президента — после чего олигархи, скорее всего, сами бы выстроились в очередь «сдавать валюту». Однако вместо этого данная идея превратилась в «инициативу Белоусова» и стала предметом публичного обсуждения — с непривычно острой по нынешним временам риторикой со стороны бизнеса и демонстрацией разногласий между разными ветвями власти.
Да, скорее всего, такое обсуждение не планировалось, а оказалось вынужденным — из-за утечки в СМИ исходного письма. Тем не менее участники с обеих сторон были поставлены перед необходимостью как-то договориться между собой, поскольку для всех перенос обсуждения этой темы на уровень главы государства, скорее всего, означал бы дополнительные издержки. В пользу такой трактовки про поиск компромисса, на мой взгляд, говорит факт проведения «согласительного совещания» на базе РСПП, а не в администрации президента или аппарате правительства.
Но что, если дело не просто в изъятии «сверхдоходов»? Что тогда стоит за всеми действиями власти в контексте «инициативы Белоусова»? Как ни странно, но мне лично кажется, что за этим стоит ровно то, что декларировалось в августе и Белоусовым, и Силуановым, — потребность государства в частных инвестициях для реализации крупных национально значимых проектов. При этом власти нужны не только финансовые ресурсы — не в меньшей степени ей нужны компетенции по управлению большими проектами, которые сформировались у частного бизнеса. Иными словами, речь идет о запросе на государственно-частное партнерство. Можно ли было озвучить этот запрос в более деликатной форме, сопроводив его более понятными словами и аргументами? Наверное, можно. Но сделали так, как смогли. В этом случае интересно и другое: почему такой запрос сформировался именно к лету 2018 года?
Здесь стоит сделать небольшое отступление. После протестов 2011–2012 годов и особенно после событий на Украине доминирующей группой в российской правящей элите, безусловно, стали силовики. Это отразилось на характере принимавшихся решений: например, в марте 2015 года замминистра финансов Татьяна Нестеренко публично признала, что Минфин не спрашивали, во сколько обойдется присоединение Крыма. Однако затем ситуация стала меняться — началось отрезвление в отношении власти к экономике. Свою роль здесь, безусловно, сыграло падение цен на нефть. Но похоже, что и работа ЦСР 2.0 под руководством Алексея Кудрина, запущенная весной 2016 года и оставшаяся в большей степени непубличной, тоже не прошла даром. Несмотря на существенное повышение цен на нефть, макроэкономическая политика остается взвешенной и власть не берет на себя избыточных обязательств. Одно из наглядных проявлений — пенсионная реформа, запущенная, несмотря на очевидные потери для рейтингов власти.
Однако заявленный Владимиром Путиным тезис о том, что «России нужен прорыв», предполагает не только оптимизацию текущих расходов — для его реализации нужны инвестиции, причем не в формате проектов, реализуемых «доверенными предпринимателями» на средства государства. Во-первых, такое ГЧП дороговато обходится. А во-вторых, масштабы нужны иные — с реальным привлечением частных инвестиций, поскольку государственных средств на решение всех поставленных задач очевидным образом не хватит. Какое-то время высшая политическая элита питала надежды на значимые эффекты от «разворота на Восток», потом на ослабление или даже отмену санкций после избрания Трампа. Сейчас очевидно, что все эти ожидания были напрасными: Китай если и даст нам что-то, то только на своих жестких условиях, а конфронтация с США и Европой сохранится на долгие годы. На этом фоне при всем отсутствии у российской власти какой-либо любви к отечественному бизнесу у нее не остается особого выбора — надо как-то договариваться.
Стимулы на стороне бизнеса
Парадоксальным образом на стороне бизнеса тоже есть основания для поиска взаимопонимания с властью. С одной стороны, у бизнеса есть финансовые ресурсы. По данным ЦБ, на 1 сентября 2018 года предприятия и организации держали на депозитах в банковской системе 16 трлн руб., или примерно $250 млрд. Эта сумма превосходит общий объем инвестиций в российскую экономику за весь 2017 год. При этом вывоз капитала не бьет рекордов: по данным ЦБ, в 2017 году он составил $27 млрд, и в основном средства выводились банками для погашения внешней задолженности. И это как раз объяснимо: не только для олигархов, но, пожалуй, уже для всех российских предпринимателей становится очевидным, что на развитых рынках их не ждут. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на меры британского правительства по проверке законности капиталов, ввезенных в страну. А если брать развивающиеся рынки — от Китая с Индией до Латинской Америки и Африки, то на фоне весьма запутанного местного регулирования политические риски инвестиций там вполне сопоставимы с российскими. С другой стороны, бизнес по-прежнему не готов инвестировать свои средства в российскую экономику и предпочитает держать их на депозитах — просто потому, что не понимает, что будет происходить в стране, и имеет массу оснований не доверять власти. Недаром на встрече в РСПП глава союза Александр Шохин пошутил: главное, чтобы «уклоняющимися» от инвестиций компаниями не занялся бы Следственный комитет.
Иными словами, российский бизнес и российская власть, не испытывающие друг к другу любви и доверия, оказались в одной лодке, которая плывет по штормящему морю. И выплывут ли они (а вместе с ними и российская экономика) куда-либо, во многом зависит от их способности договориться друг с другом.
На этом фоне рабочая группа РСПП может сыграть роль площадки для выстраивания прагматического диалога между властью и крупным бизнесом. Для власти этот формат непубличного, но при этом коллективного общения дает возможность снизить недоверие со стороны бизнеса и привлечь частные инвестиции в приоритетные отрасли. Бизнес же в рамках такого формата мог бы понять намерения и планы власти, что было малореалистично в рамках официальных встреч с бизнесом в последние годы, так как там либо были сотни участников, либо не было диалога и слишком часто говорил только один человек.
Получится ли что-либо из этого нового формата? Вряд ли сегодня кто-то может ответить на этот вопрос. Очевидно, что это еще одна попытка настройки экономических процессов в «ручном режиме». Также очевидно, что очень многое будет зависеть от ключевых переговорщиков с обеих сторон. Тем не менее мы никогда не выйдем из сложившегося «плохого равновесия», если не будем пытаться изменить его пусть даже с опорой на нестандартные и случайно возникшие механизмы.
