«Убитые государством»: почему россияне начали забывать о репрессиях

Таблички с именами жертв сталинских репрессий, снятые с дома 23 по улице Рубинштейна (Фото: страница петербургского депутата Бориса Вишневского в Facebook)

История со снятием с дома 23 на улице Рубинштейна (где проживал Сергей Довлатов) памятных табличек с именами жертв репрессий вызвала в Петербурге широкую дискуссию. Выполнив требование некоторых жильцов дома, управляющая компания навлекла на себя критику не только остальных жильцов, но и огромного числа неравнодушных горожан.

Петербургский историк Лев Лурье напоминает, что все шестнадцать мужчин, погибших в 1937 — 1938-м, каждому из которых посвящена табличка, — реабилитированы. «Государство признало: людей убили без всякой вины, что называется, по ошибке. На табличках были имена жильцов дома в возрасте от 30 до 65 лет, были они беспартийные и члены ВКП (б), служащие и инженеры, портье «Астории», сотрудник НКВД, музыкант, товаровед, военмор. Русские, евреи, немец, поляк, латыш, грек», — пишет он, добавляя, что «шанс попасть в мясорубку был у всех: переполненная камера, многодневные пытки, необходимость признать вину в чем-нибудь чудовищном». Он отмечает, что с конца 1980-х годов никто не мог оспорить необходимость сохранения памяти о простых ленинградцах, убитых советским государством, — и вдруг выяснилось, что часть людей имеет что-то против этой памяти.

РБК Петербург спросил обществоведа Эллу Панеях, зачем российскому обществу нужна память о жертвах репрессий и почему горожане готовы вспоминать о погибших фронтовиках и не готовы думать о соотечественниках, убитых собственных государством.

Элла Панеях, кандидат социологических наук:

«О политических репрессиях нужно помнить, чтобы они не повторялись. Когда общество перестаёт помнить, что такое развитие событий возможно, перестаёт следить за предпосылками к их появлению, возникают большие шансы повторения террора. В первой половине XX века люди в России не были дикарями и не были глупее нас. Они допустили возможность массовых репрессий, потому что ещё не знали, не думали, что такое в принципе может произойти в двадцатом веке в достаточно развитой стране. Теперь общество знает, но не хочет помнить — и забывая страшный опыт, сильно рискует.

О сталинских репрессиях в нашей стране много говорили начиная с конца 1980-х годов. В 1990-х годах постсоветское общество, потрясенное открывшейся ему правдой, хорошо о них помнило. В 1990-х любым авторитарным проявлениям со стороны государства противостояли общественность, пресса, огромная часть элиты. В стране было гораздо больше так или иначе влиятельных людей, понимавших важность памяти о терроре, чем тех, кто не понимал.

Сейчас же многие из нас подзабыли, чем заканчивается сверхцентрализация власти и концентрация возможностей в руках репрессивных органов, в совокупности с отсутствием гражданского контроля над государством. Безусловно, эта забывчивость опасна.

Мне не хочется думать, что у конкретных инициаторов, которые хотят снять эти таблички — я о них лично ничего не знаю — какие-то предки были замешаны в репрессиях. Но раз у людей существует память об этой трагедии, то у части людей существует и память о вине в трагедии. Но это второстепенная причина того, что некоторые наши соотечественники противятся напоминаниям о жертвах репрессий.

В основном же нежелание людей вспоминать о сталинских репрессиях объясняется никакой не любовью к репрессиям, а трусостью, легкомыслием и умственной леностью. Людям попросту не хочется думать о неприятном. Это то же самое, что не хотеть узнавать, не болеете ли вы чем-нибудь, не ходить до последнего к врачам, боясь получить неприятные эмоции.

Воспоминания о погибших в Великой отечественной войне не менее тяжелая тема, но обсуждая эту тему, мы не увидим такую негативную реакцию людей. В частности, потому что эту память одобряет государство — не только память о победах, но и память о погибших. И попробуй кто-нибудь выступить против неё — у него будет столько неприятностей, что лучше ему помалкивать в тряпочку. Разве кто-то предложит снять с фасада дома табличку с именами павших фронтовиков? Сложно себе это представить. Но и сами люди испытывают меньше внутреннего конфликта, когда вспоминают про военные жертвы, потому что это память переработанная. В 1960-1980-х годах, когда еще свидетели и участники были живы, было написано много хороших книг про войну, сняты фильмы, которые все смотрели, думали о войне, оплакивали мёртвых, ставили им памятники. Да, оставались значительные фигуры умолчания, но в целом можно было плакать, можно было вспоминать погибших, младшим не запрещено было интересоваться, как война отразилась на их личной семейной истории. Люди отгоревали — память о войне превратилась в освоенный опыт. С памятью репрессий этого всего так и не произошло в достаточной степени, поэтому она вызывает конфликты между гражданами.

И еще одна причина — в двойственности позиции государства по увековечиванию памяти жертв политических репрессий. Частично оно поддерживает инициаторов проектов, связанных с памятью, а частично с ними воюет. Тот же «Последний адрес» где-то встречается с поддержкой местных властей, а где-то — с сопротивлением. К сожалению, соотношение того и другого меняется к худшему по мере того, как само государство становится менее демократичным, более репрессивным.

Чем больше само государство начинает напоминать сталинское, тем в меньшей степени ему нравится напоминание о преступлениях государства в сталинское время — и оно точечно преследует тех, кто этой памятью занимается. Например, у нас организация «Мемориал» объявлена иностранным агентом, хотя ещё совсем недавно под государственным покровительством открывались мемориалы репрессированным. В России нет пока однозначной политики оправдания репрессий, позиция власти по этому вопросу подвижна, но изменения идут не в лучшую сторону».

Мнение спикера может не совпадать с позицией редакции

Подготовила: Виктория Саитова