«Началось военное время»: за что судят рядовых граждан

Фото: РБК Петербург

Втрое, до 15 обвинительных решений в год, выросло в России число приговоров за госизмену (ст. 275 УК РФ). Объектами уголовного преследования в таких делах становятся рядовые граждане. Причина резкого роста числа шпионов и государственных изменников — в том, что Россия де-факто живет по законам военного времени, считает петербургский адвокат, руководитель неформального объединения юристов «Команда 29» и номинант на Премию РБК Петербург 2018 Иван Павлов. В разговоре с нашим изданием он рассказал об особенностях работы национальной судебной системы и о том, почему обвиняемым по 275-й статье бывает крайне трудно помочь.

Внутри и снаружи

— С какого времени и насколько увеличилось число уголовных дел о государственной измене?

— Статистика, которую ведет Судебный департамент при Верховном суде РФ, показывает, что резкий рост числа таких дел начался в 2015 году. Если до 2014 года суды выносили по два-три таких приговора в год, то после 2014 года число приговоров начало расти — вплоть до 15 решений за год.

— Чем, на ваш взгляд, объясняется такая динамика?

— Логично связать ее с событиями в Украине и с общей милитаристской риторикой, которая стала доминировать в российских СМИ. Началось военное время — и все законы военного времени начали применяться. Внешних врагов становится больше, но спецслужбам нужны и внутренние враги — шпионы и госизменники. А если реальных шпионов нет, то придется найти исполнителей на эти роли.

— Почему вы считаете, что реальных шпионов нет? Ведь обстановка в мире накалена. Почему вы думаете, что спецслужбы выдумывают врагов?

— Потому что обвинения, которые предъявляют задержанным гражданам, не имеют формального отношения к внешнеполитической обстановке — за исключением того, что теперь любые зарубежные организации считаются нашими политическими врагами. Нет уголовных дел о разглашении, к примеру, сведений о передислокации войск в Украину. Единственное такое дело, дело многодетной матери Светланы Давыдовой, которая позвонила в посольство Украины и рассказала об услышанном ею разговоре о переводе воинской части на Донбасс, было прекращено за отсутствием состава преступления. Более того, то, как было прекращено это дело, вероятно, напугало сотрудников спецслужб — до такой степени, что об аналогичных делах до сих пор не слышно. Фигурантов новых дел о госизмене же обвиняют в передаче сведений, отвлеченных от текущего внешнеполитического военного контекста.

— Будет ли число дел, связанных с госизменой, расти и дальше?

— Это зависит от ситуации в стране. Дальнейшее обострение военной и внешнеполитической ситуации, несомненно, будет способствовать возбуждению все новых и новых дел. Если обстановка стабилизируется, то и дел станет меньше.

Для широкого круга

— Можете ли вы отметить какие-то новые особенности в работе следственных органов и в том, как проходят процессы по такого рода делам?

— В 2018 году произошла новая вспышка таких дел. Летнее обострение на внешнеполитической арене привело к новым задержаниям, которые, кстати, наглядно демонстрируют, насколько широкий круг лиц может попасть под пресс преследования.

— Кто, например?

— Например, топ-менеджер энергетической компании Карина Цуркан, сотрудница общественной организации Антонина Зимина, 75-летний учёный Виктор Кудрявцев, страдающий множеством заболеваний, увлекающийся военной историей Андрей Жуков.

— Какие дела из тех, которыми вы и ваши коллеги занимались в 2018 году, были самыми трудными?

— Я не могу выделить самые трудные. Но если для примера, то я бы назвал два уголовных дела. Это дело Карины Цуркан, топ-менеджера энергетической компании «Интер РАО», и дело 75-летнего учёного ЦНИИмаш Виктора Кудрявцева. Эти дела тяжелы именно с психологической точки зрения.

Дело Цуркан, которую обвиняют в шпионаже в пользу Молдавии, крайне специфично. Чаще всего наши подзащитные по таким делам не отрицают того, что совершили поступок, который следствие трактует как госизмену. Вопросы вызывает именно то, каким образом разглашенные сведения относят к гостайне. Один из наших подзащитных, бывший сотрудник ГРУ (впрочем, вовсе не разведчик — а радиоинженер) Геннадий Кравцов, спустя несколько лет после увольнения решил устроиться на работу за границей и отправил резюме в шведскую организацию. И ФСБ посчитало, что, указав в резюме, что он когда-то работал в ГРУ, Кравцов выдал государственную тайну. Наш подзащитный не отрицал, что действительно отправил резюме, но мы категорически не согласны с тем, что в направленном им резюме были секретные сведения. По факту нашего подзащитного обвинили в том, что он нарушил секретные нормативные акты, причем такие, с которыми он просто не мог быть ознакомлен, поскольку они были изданы уже после его увольнения.

В деле Карины Цуркан мы оспариваем сам факт того, что она передавала какие-либо сведения. Защита считает, что документы, которыми оперирует следствие, сфальсифицированы. Мы уже доказали, что эти документы содержат недостоверные сведения. Несмотря на это, Карина с июня находится под стражей, следствие продолжается, а нас, ее адвокатов, даже не ставят в известность о том, что именно делает следствие. И невиновный человек, который точно знает, что его подставили, что следствие оперирует фальшивыми документами, до сих пор находится в строжайшей изоляции, не имея возможности общаться со своим несовершеннолетним сыном и престарелой матерью.

— На каком основании вы утверждаете, что документы сфальсифицированы? Это результат какой-то экспертизы?

— Мы утверждаем это на основании логического анализа документов. В них содержатся противоречивые сведения — например, события, которые датированы там 2004 годом, на самом деле произошли в 2014 году. Это обстоятельство говорит о том, что документ был составлен значительно позже, чем следует из указанной в нём даты.

— Часто ли бывает на практике, что следственные органы фальсифицируют документы в делах против граждан?

— Сомневаюсь, что эти документы фальсифицировал следственный орган. Следственное управление ФСБ, которое ведет дело Цуркан, оперирует документами, которые, вероятнее всего, специально подбросили спецслужбе, чтобы подставить Карину. У неё был недруг в компании, которого — удивительное совпадение — уволили сразу после ее ареста. Есть данные, подтверждающие, что этот человек писал на Карину доносы в ФСБ — и, видимо, ему удалось перехитрить спецслужбу.

— Какое второе дело?

— Ещё одно дело — дело Виктора Кудрявцева, 75-летнего ученого, сотрудника Центрального научно-исследовательского института машиностроения (ЦНИИМаш). Кудрявцев, у которого множество различных заболеваний, с июня прошлого года содержится в изоляторе «Лефортово».

В 2011-2012 году, в период медведевской оттепели, ЦНИИмаш участвовал в большом исследовательском проекте, который финансировала Еврокомиссия. Проект был одобрен самыми высокими правительственными инстанциями России. Кудрявцев координировал участие ЦНИИмаш в этом проекте и отвечал за оформление отчетов, которые направлялись зарубежным партнерам. Институт — режимный объект, и за подобными материалами там следят достаточно строго. Отчеты Кудрявцева рассматривали три комиссии, каждая из которых давала свое заключение о возможности отправки отчетов за пределы института. Все эти заключения у Кудрявцева есть — по каждому из отчетов.

Однако в 2018 году его обвинили в госизмене — спустя шесть лет после отправки этих отчетов какие-то специалисты ФСБ обнаружили в них государственную тайну. Придумала ФСБ и интересное объяснение тому, как были получены разрешения режимных комиссий на отправку отчетов: якобы Кудрявцев надавил своим авторитетом на членов всех трех комиссий, которые были вынуждены выдать ему положительные заключения. Обвинение абсолютно абсурдное: как можно судить человека за то, что он строго следовал формальным правилам? Более того, в 2012 году мы жили в совершенно другой стране: Медведев встречался с Обамой и называл его своим другом, а Путин заявлял, что Россия может вступить в НАТО — сейчас же в материалах дела Кудрявцева прямо говорится о том, что зарубежный партнер проекта является исследовательским центром НАТО — вероятным противником России. В этом деле Кудрявцев выглядит как жертва изменившейся политической обстановки.

Становится хуже

— На одном из мероприятий Пражского клуба (неформальное объединение адвокатов) вы говорили, что в России происходит «порка адвокатов», «что у нас адвокатов по несколько раз в неделю задерживают». Вы сами не опасаетесь стать объектом преследования?

— Не люблю оперировать понятием «страхи». Страхи плохо поддаются анализу. Но страхи можно переводить в риски, а риски можно оценить и минимизировать. Безусловно, российские адвокаты рискуют стать жертвой преследования. К сожалению, последнее время число таких случаев увеличилось.

Например, сейчас мы участвуем в защите двух петербургских адвокатов, Михаила и Андрея Зломновых. Их привлекают к уголовной ответственности якобы за оскорбление следователя ФСБ, которое они якобы допустили в ходе следственного действия по одному из уголовных дел, где выступали в роли защитников. Но адвокатское сообщество реагирует на подобные дела, проявляя солидарность с преследуемыми коллегами. Например, на защиту адвокатов Зломновых встали несколько десятков коллег, причем не только из Санкт-Петербурга, но и из Москвы, Калуги, Ростова, Краснодара, а также других регионов России.

— Как вы минимизируете адвокатские риски?

— Если начинается преследование адвокатов, то, очевидно, преследователи в первую очередь ищут информацию — а там уже ищут признаки того или иного преступления. Тем более, что в нынешней ситуации найти такие признаки не составляет труда — достаточно богатой фантазии. Поэтому особенное внимание мы уделяем нашей информационной безопасности — тому, как мы храним наши данные, как ведем переговоры с доверителями. Все материалы хранятся исключительно в электронном, зашифрованном виде, мы практически перестали говорить по телефону — понимаем, что нас могут прослушивать и всё, что мы говорим по открытым каналам связи, сразу попадает к правоохранительным органам — нашим процессуальным оппонентам.

— Насколько в принципе велики возможности адвокатов в России, если одной из сторон процесса выступает государство?

— Надо признать, что пока возможности невелики, и вина за это во многом лежит на самом адвокатском сообществе, которое пока не желает проявлять достаточной самостоятельности и независимости. КПД адвокатуры можно измерять долей оправдательных приговоров. Согласно официальной судебной статистике доля оправдательных приговоров в 2017 году — 0,2%. Именно так государство оценивает роль адвокатуры в осуществлении правосудия. Наши позиции зачастую игнорируют, а наше присутствии на процессуальных действиях государство рассматривает скорее как церемониальную функцию: по протоколу нужен адвокат — вот вам адвокат, но сделать ему мы ничего не позволим.

— Вы фактически говорите, что ничем не можете помочь своим клиентам. Насколько часто в вашей практике бывали случаи, когда удавалось помочь клиентам?

— Нам чаще всего удается помочь своим подзащитным — потому что мы не боимся использовать нестандартные подходы, привлекать к делам общественное внимание. Если бы мы следовали рекомендациям наших оппонентов, которые стремятся запугать наших подзащитных и запретить им афишировать дело, то и юридические действия были бы существенно менее успешны — потому что наши оппоненты боятся гласности. Разумеется, в первую очередь мы используем правовые средства. Но нельзя рассчитывать на то, что в России эффективная защита может быть реализована исключительно с помощью правовых средств. Власть в России — достаточно популистская и для того, чтобы защитить человека, правовые средства должны быть подкреплены соответствующим общественным мнением.

— В какую сторону изменяется ситуация в деятельности адвокатов?

— Пока я вижу признаки того, что становится хуже. Не уверен, что когда-то адвокаты были полностью довольны ситуацией — наверное, так и не должно быть. Но сейчас адвокатам однозначно становится сложнее реализовывать свои профессиональные права.

— Почему становится хуже?

— Адвокатское сообщество само позволяет власти так к себе относиться — игнорировать не только нашу правовую позицию, но и (пусть это прозвучит громко) адвокатское достоинство. А поддержание нашего корпоративного достоинства — это задача не единичных адвокатов, а именно корпорации, ее руководства — к которому со стороны рядовых членов накопились претензии. Если в ближайшее время ситуация не изменится, мы можем потерять те остатки независимости, которые у нас пока есть. В России порядка 80 тысяч адвокатов. Если мы объединимся и начнем настоящую борьбу за свои права, то можем стать примером для других институтов гражданского общества. Например, в Грузии до 2014 года ситуация с отношением государства к адвокатуре была такой же как сейчас в России: Адвокатов, обыскивали, задерживали, не допускали к подзащитным в изоляторы. Руководство Национальной ассоциации адвокатов Грузии вместе с рядовыми адвокатами предприняли ряд мер, направленных на защиту профессиональных прав адвокатов. Вплоть до того, что президент ассоциации выходил с пикетом, объявлял забастовку, запрещая адвокатам принимать заявки от полиции для выхода на защиту по назначению. Через некоторое время, отношение в стране к адвокатуре изменилось и теперь в Грузии доля оправдательных приговоров — 8,3%.

Борьба с тишиной

— В прошлом году члены Общественной наблюдательной комиссии подготовили доклад о пытках в ФСБ, что широко освещалось в СМИ. Влияют ли, по Вашим наблюдениям, такого рода доклады на реальную ситуацию?

— Как я уже говорил, главное оружие в борьбе с произволом — это гласность. Поэтому, конечно, такие материалы влияют на ситуацию и позволяют пролить свет на происходящее в российских спецслужбах, правоохранительных органах, местах лишения свободы. К сожалению, то, что мы узнаем, очень страшно. Пытки становятся правилом. Лица, которые обвиняются в преступлениях террористического характера или незаконном обороте оружия, подвергаются пыткам практически в каждом деле. Есть тенденция к тому, что пытки будут применяться не только в делах о терроризме и оружии, но и по отношению к подозреваемым в других преступлениях, в том числе не только тяжких и особо тяжких.

«Команда 29» старается участвовать в таких проектах — мы оказываем юридическую и журналистскую поддержку петербургской ОНК.

— Можете привести конкретный пример влияния таких докладов?

— После публикации доклада ОНК о пытках в СИЗО и колониях УФСИН провел проверку мест лишения свободы в Петербурге и области. Скажу прямо, никаких санкций после этого не последовало — но сам факт того, что ведомство посчитало необходимым хотя бы изобразить, что прислушивается к таким материалам, уже о многом говорит.

Такие материалы показывают обществу, что это системная проблема, а не единичный случай. Общество должно знать, что пытки применялись не только в средневековье — но и в современной России, в 21 веке.

— Насколько важную роль в борьбе с произволом играет рост правовой грамотности населения?

— Я бы не преувеличивал скорость этого роста. Да, общество взрослеет и становится более сознательным, но и правовое регулирование усложняется и становится все более запутанным. Ни в одном государстве нет такого, чтобы рядовой гражданин в совершенстве владел всем багажом правовых знаний. Есть базовый уровень правовой грамотности — уважение тех, с кем ты живёшь рядом, соблюдение элементарные норм поведения — и этого должно быть достаточно для средне статистического гражданина.

— Насколько результативны сегодняшние правозащитные НКО? Прислушивается ли к ним государство?

— Я считаю, что государство разрушило ту сферу общества, которую поддерживали некоммерческие организации, в том числе и правозащитные. НКО перестали быть эффективным средством для реализации гражданских инициатив и проектов. С 2014 года независимые НКО преследуют — репрессивное законодательство, штрафы, притеснение сотрудников и руководителей некоммерческих организаций. Это не значит, что государство уничтожило гражданскую активность — но определенно оно к этому стремится. Правда, не то чтобы у него это получалось: да, правозащитники теперь избегают формы НКО, но деятельность-то продолжается.