Make science great again: как бороться с постправдой в науке
Бруно Латура называют философом постправды и традиционно обвиняют в грехах, условно объединяемых понятием «постмодернизм». Человек, который наблюдал ученых, как лабораторных шимпанзе в клетке, предсказал кризис, в котором оказалась наука в начале XXI века. То новое, что Латур принес в понимание мира, вошло в науку как концепция социального конструктивизма. За эти работы в 2013 году Латуру дали премию Хольберга — своеобразную «нобелевку» для гуманитариев. Если ученые-реалисты утверждали, что факты объективны и существуют сами по себе, то «социальные конструктивисты» — что факты создаются в ходе научных исследований. Развившиеся на фоне этого страхи перед Латуром зашли столь далеко, что, как он сам рассказывает в недавнем интервью в The New York Times, к нему обращались с вопросом: «Верите ли вы в реальность?» «Конечно, — ответил Латур, — я верю в реальность. И я считаю себя союзником, а не врагом науки».
Относительность знаний
Латур, впрочем, не первый, кто заговорил об относительности фактов, — можно сказать, что он стоит на плечах гигантов. Для того чтобы в этом разобраться, нам придется вспомнить еще два термина (последние на статью) — релятивизм и позитивизм. Релятивизм, корни которого восходят к античному скептицизму, говорит об относительности знаний, их зависимости от исторических условий познания. Позднее такие мыслители, как Эразм Роттердамский, использовали релятивизм для критики, например, религиозных догм. Однако время шло, развивалась наука и главным образом опытные методы познания реальности. Дело дошло до того, что в 1830-е годы Огюст Конт — отнюдь не физик или химик, а человек, известный как отец социологии, — провозгласил, что все можно познать опытным путем. Это и есть позитивизм — учение и по совместительству направление в методологии науки, которое определило научный процесс и представление о нем почти на 200 лет после Конта. Промышленная революция, индустриализация, вакцины и антибиотики, атомная бомба — научный прогресс был слишком стремительным и выгодным, чтобы усомниться в абсолютности науки. И тут появился Латур, который в каком-то смысле вернулся к античности, утверждая, что факты все-таки не абсолютны, а сконструированы.
Неправильный вопрос
Латур происходит из старой винодельческой семьи в Бургундии. Он получил в Париже философское образование, а потом попал в Кот-д’Ивуар в составе французских войск, где была возможность работать и одновременно находиться на квазивоенной службе.
Латур писал диссертацию, преподавал в технической школе Абиджана и в качестве волонтера принимал участие в исследовании французского правительства, которое пыталось разобраться, почему французские компании не могут найти в Кот-д’Ивуаре компетентных местных жителей для найма на руководящие позиции. Хотя страна перестала быть колонией, французские компании оставались крупнейшими местными собственниками. Вскоре Латур обнаружил, что сама постановка вопроса была порочной. «На самом деле они делали все, чтобы не нанять чернокожих руководителей», — вспоминал он. Инженерные школы, которыми управляли те же французы, преподавали местным студентам абстрактные теории, никак не готовя их к работе с реальным оборудованием. Затем проводилось исследование, которое показывало, что африканцы не владеют основами работы с технической документацией. Из него делался вывод: им чуждо рациональное.
Уже это наблюдение хорошо иллюстрирует относительность фактов. Подтверждена ли опытным путем, по Конту, архаичность мышления африканских кандидатов в работники фабрик? Да. Но является ли она объективной реальностью или чем-то сконструированным?
Ученые под наблюдением
Дальнейшее — история. Латур решил изучить работу исследователя не как когнитивный процесс, а как культурную практику. Будет ли ум ученого из Калифорнии более современным, чем у ученого в Кот-д’Ивуаре, если рассмотреть его в отрыве от полученного образования, лаборатории и приборов в ней и всей исследовательской среды, которая делает научную работу высокого уровня возможной?
Надо сказать, что Латур не открыл тут Америку: подобные методы уже применялись в культурологии, антропологии и лингвистике. Племена, сохранившие первобытный уклад жизни, и их языки давно становились предметом изучения. Интересно понять, что в нас самих изначально и универсально для человека как вида, а что социально сконструировано. Новаторство Латура в том, что он применил этот культурологический подход к ученым в лаборатории.
После Абиджана Латур два года проработал в лаборатории будущего нобелевского лауреата Роже Гиймена в Калифорнии. Гиймен, прославившийся в США, был, как и Латур, уроженцем Бургундии и согласился на смелый эксперимент: пустил своего земляка изучать работу его эндокринологической лаборатории.
Когда в 1976 году Латур представил предварительные результаты своей работы, его коллег несколько смутила серия черно-белых фотографий ученых за работой: сотрудников лаборатории наблюдали, как шимпанзе в клетке. Учитывая высокий авторитет науки, подобный взгляд был почти кощунством. А в 1979 году вышла книга Латура и его британского соавтора Стива Вулгара «Жизнь лаборатории», которая положила начало целой отрасли социальных наук — изучение науки и технологий (science and technology studies, STS).
Кризис доверия
А в последние десять лет стало ясно, что идеи Латура не вызвали, а скорее показали истоки и неизбежность того, что сейчас известно как кризис экспертизы или кризис доверия к науке. Эпоха постправды — это «экспериментальная проверка» идей Латура. Расцвет антивакцинаторов, климатических скептиков и сторонников торсионных полей лишь показывает, что авторитет научного факта не был столь сильным, как считалось. В 2008 году 50% сторонников Республиканской партии США верили в рукотворность изменения климата, а сейчас эта доля упала до 37%, а ведь свидетельства роли человека в изменении климата за это время только умножились. Вместе с тем климатическая убежденность в США коррелирует исключительно с политическими взглядами. Уровень образования, расовое происхождения, география — все оказывается малозначимым, и даже университетский профессор, скорее всего, будет климатическим скептиком, если он республиканец. Выходит, что для людей более принципиально, из чьих уст звучит факт, чем то, насколько он факт на самом деле. Наука как социальный конструкт — это и есть богохульная идея, высказанная Латуром почти 40 лет назад.
Культ факта — это не сила, а слабость науки. Потому что в нем нет и научной правды: факты изменяются и уточняются. И это не постмодерн, это реальность: на смену теории Ньютона пришла более общая теория Эйнштейна, например. А в промежутке была совершенно ложная теория эфира, которая, кстати, не так плохо объясняла реальность и не была результатом чьей-то глупости или злого умысла. Объяснить людям, что факту нужно доверять безоговорочно, притом что он может и измениться, — задача не из легких, так что наблюдаемые сегодня сложности с ее решением неудивительны.
Латур считает, что, если бы ученые были честнее и прозрачнее в рассказах о том, как на самом деле работает наука, это позволило бы им лучше убеждать людей в своей правоте. Наука — это процесс, в котором задействованы и на который влияют люди, политика, институции, финансирование, знаменитое анонимное рецензирование и т.д. Климатологи, говорит он, должны признать, что они в каком-то смысле делегированные представители природы и этим политизированы. Нет никакого абсолютного зла в политической позиции, но важно объяснить, за что ты борешься, почему ты борешься именно за это и как ты пришел к такой позиции.
Как пример таких успешных действий Латур приводит встречу французского климатолога с представителями промышленности. Ученый, аргументируя свои результаты, апеллировал не к неоспоримому авторитету науки как таковой, а к процессу получения данных: «Большому количеству исследователей, занимающихся вопросом изучения климата, комплексной системе проверки данных, статьям и отчетам, принципу независимой оценки и критики результатов, сети станций наблюдения за погодой, плавучим буям в море, спутникам и компьютерам, которые собирают воедино и анализируют поток информации». Действительно, климатические скептики не могут похвастаться таким объемом и качеством данных, и в этом принципиальная разница между фактами, собранными пусть даже самыми умными дилетантами, и фактами науки.
