Правый поворот: такой ли уж особый у России путь?
В середине 2010-х годов в мире произошло серьезное падение уровня политических свобод. В начале 2016 года Freedom House десятый год подряд зафиксировал уменьшение их числа, прежде всего в странах Африканского континента (Ангола, Бурунди, Руанда) и Восточной Европы (Молдова, Венгрия).
К последней группе недавно добавилась и Польша, где в конце октября 2015 года на выборах победила консервативная партия «Право и справедливость» (ПиС). Наблюдатели отмечают большое число тревожных сходств ПиС с венгерской правонационалистической партией «Фидес»: их объединяют евроскептицизм, поддержка «традиционных ценностей», антилиберальный настрой, в том числе попытки взять под контроль государственные СМИ и ограничить полномочия Конституционного суда.
Вкупе с устойчивым авторитарным трендом в России и раздирающими ЕС внутренними противоречиями подобные правоавторитарные тенденции в Венгрии и Польше настораживают. Чем объясняется возникновение сходных трендов в столь разных странах, как Венгрия, Польша и Россия?
Реакция на перемены
В конце 1980-х — начале 1990-х годов страны Восточной Европы оказались участниками двух параллельных процессов — политической (от автократии к демократии) и экономической (от плановой экономики к рынку) трансформаций. Радикальные и болезненные для общества изменения такого масштаба неизбежно провоцируют ответную реакцию.
Элиты России, Венгрии и Польши сходным образом отвечают на сходный социальный запрос — трансформацию 1990-х. Еще до прихода к власти Владимира Путина соцопросы конца 1990-х показывали усталость российского общества от реформ. Как отмечает социолог Алексей Левинсон, «доля тех, кто полностью и безоговорочно поддерживал [рыночные реформы], сразу была небольшой... Лишь позже обозначился некоторый рост, но он оказался неустойчивым. Симметричным ему была доля граждан, не принимавших реформы. К концу президентства Бориса Ельцина их число перевалило за три четверти населения». На конец 1990-х годов пришелся и пик ностальгии россиян по СССР: в 2000 году доля ностальгирующих достигла 75%. С учетом такой динамики общественных настроений можно предположить, что определенный откат в России наблюдался бы вне зависимости от того, какие элиты пришли к власти после Бориса Ельцина.
Сходным образом приход к власти «Фидес» и ПиС можно трактовать как определенную усталость от модернизации в Венгрии и Польше. По опросу 2013 года, 60% польских респондентов считали, что посткоммунистическая трансформация далась Польше слишком высокой ценой. В 2009 году в Венгрии (за год до прихода партии «Фидес» к власти) число респондентов, одобрявших рыночные реформы, произошедшие в их стране, было одним из наименьших в Восточной Европе.
На сходный социальный запрос политические элиты этих стран предлагают своему населению похожие ответы. В идеологическом плане это национализм, евроскепсис, акцентирование своего «особого пути», при котором «Запад нам не указ», и так далее.
Почему усталость от рыночных реформ сопровождается ростом недовольства условным Западом? Процессы рыночной и политической либерализации проходили одновременно и понимались как «интеграция в Запад». Поэтому акцент на своем «особом пути» идет в странах Восточной Европы в одном пакете с отторжением политического либерализма европейского образца. «Западную демократию» заменяют попытки выработать «суверенную демократию» в случае России или «нелиберальную демократию» в случае Венгрии.
Во всех случаях политические элиты предпринимают попытку выработать собственные «традиционные» ценности. Специфика каждой страны, однако, корректирует то, как именно понимаются консерватизм, традиционные ценности и институты. Скажем, в случае Польши это традиционный польский консерватизм, католическая церковь и семейные ценности. В Венгрии — традиционные «европейские» ценности нации, семьи и религии. В российском случае власть пытается синтезировать своеобразный «традиционный» гибрид из идеологических элементов Российской империи, российской православной церкви и СССР («русский мир» вкупе с постсоветским реваншизмом и опорой на православие).
В экономике же во всех трех странах наблюдается ставка на перераспредение и популизм вкупе со взятием под контроль или национализацией важных отраслей, генерирующих ренту. В случае России — за счет прежде всего нефтяной отрасли, в Венгрии — частичной национализации банковского сектора и разворота пенсионной реформы. В Польше ПиС в своей программе открыто заявляет о необходимости более активного госвмешательства в экономику и предлагает новый налоговый режим для банковской и розничной торговли, где доминируют иностранные собственники. С 1 февраля 2016 года в Польше был введен новый банковский налог, обязавший страховые и кредитные учреждения платить 0,44% от стоимости их активов.
«Лузеры модернизации»
Партии антимодернизационной направленности, как правило, опираются на поддержку наиболее пострадавших групп, так называемых лузеров модернизации. Именно к этим группам относятся традиционные избиратели Владимира Путина — бюрократический класс, пенсионеры и бюджетники. Кроме того, «лузеры модернизации» — это жители малых, средних и моногородов, которые, как правило, первыми оказываются жертвами процессов демодернизации. Именно эта «вторая Россия», по терминологии Натальи Зубаревич, традиционно голосует за Путина, так как больше всего ценит сильное патерналистское государство и масштабную социальную политику, «стабильность, наличие работы и зарплаты и хорошо помнит 1990-е годы», а также отвергает либеральные идеи. Ровно тот же избиратель малых и средних городов юго-востока и востока Польши (традиционных консервативных, традиционалистски ориентированных регионов) обычно голосует за ПиС. В Венгрии отсталый и депрессивный индустриальный восток голосует за «Йоббик» — даже более праворадикальную партию, чем «Фидес».
Другим сегментом поддержки правопопулистских тенденций во всех трех странах оказывается молодежь. В России 20-летние — один из самых активных сегментов поддержки Владимира Путина. В Польше их сверстники на последних выборов голосовали за правопопулистские партии ПиС и «Кукис», а в Венгрии поддерживают «Йоббик». Социологи объясняют склонность молодых людей к праворадикальной риторике тем, что за 25 лет, прошедших с момента посткоммунистической трансформации, выросло целое новое поколение, которое не имеет советского опыта. Эти молодые люди сопоставляют свой уровень жизни уже не с коммунистической Польшей, Венгрией или советской Россией, а с развитыми странами Западной Европы. Поскольку в большинстве случаев сравнение оказывается не в пользу своей страны, разочарование и недовольство статус-кво и партиями истеблишмента толкают молодежь в сторону более радикальных правых политиков с выраженной антизападной риторикой.
Таким образом, динамика российской системы не выглядит столь уж уникальной на фоне траекторий других восточноевропейских стран. Реакция на резкую политико-экономическую либерализацию, испытанную нашими странами в начале 1990-х годов, вероятно, является неизбежным следствием завышенных ожиданий общества от этих процессов. Подобная же реакция (так называемый кризис демократической репрезентации) характеризовала и Латинскую Америку — Боливию, Колумбию, Эквадор, Перу и Венесуэлу, осуществивших либеральные экономические и политические реформы в 1980-х годах.
Другое дело, что процессы реакции во всех трех странах начались в разное время (в России раньше всех) и имеют разную глубину. Возможно, масштаб реакции (и вероятность ее перехода в реставрацию, как в российском случае) определяется глубиной исходной трансформации соответствующих обществ. В Польше, наиболее модернизированной из трех рассматриваемых стран, процессы реакционного отката начались позднее всего и, вероятно, будут иметь наименее глубокий характер. Напротив, в России, где модернизационные процессы носили самый поверхностный характер, а сопротивление им в обществе и элитах было наиболее сильным, старым политическим элитам было проще всего вернуться к власти и развернуть страну назад. Остается надеяться, что России, как и другим странам, проходившим подобные этапы развития, все же удастся вернуться к прежней траектории модернизации.
