Превращения идеологии: как конфликтуют идеи и институты
В деловых кругах бытует мнение: идеология и бизнес — две вещи несовместные. Среди чиновников — те же мифы и те же иллюзии о возможностях радикальной деидеологизации. Этой серией колонок, начатой под рубрикой «Возвращение идеологии», автор пытается более предметно разобраться с ролью идеологии в экономике, политике, культуре. Но если учесть, что идеология — это одновременно и система идей, и система институтов, нельзя не увидеть, что в развитых обществах именно институты обеспечивают всю мощь идеологического воздействия. Сюда входят весь установочный программный дискурс власти, инфраструктура СМИ и пропаганды, образовательные и воспитательные институции, инструментарий культурной политики и пр. И чем весомее роль институтов, тем напряженнее их конфликт с самими идеями: средства начинают доминировать над целями, интересы — над принципами. В этом противоречии стоит специально разобраться.
Идеология и жизнь
«Конструктивный подход к природе человеческого познания невозможен без пересмотра одного из основных постулатов экономической теории — о рациональности экономического поведения. История показывает, что идеи, идеологии, мифы, догмы и предрассудки имеют большое значение. Поэтому без правильного понимания того, как они эволюционируют, мы не сможем выработать концептуальный аппарат для объяснения происходящих в обществе изменений» — это из нобелевской лекции Дугласа Норта, одного из столпов нового институционализма.
Ранее о том же писал Джон Мейнард Кейнс в «Общей теории занятости, процента и денег»: «Идеи экономистов и политических мыслителей — и когда они правы, и когда ошибаются — имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром». Этот пассаж зацитирован до дыр, но не все знают еще более категоричное продолжение: «Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад. Я уверен, что сила корыстных интересов значительно преувеличивается по сравнению с постепенным усилением влияния идей».
Эти суждения тем основательнее, что, строго говоря, все нормальные люди в той или иной мере являются стихийными философами — носителями бессознательных мировоззренческих установок. Эти установки воспринимаются как самоочевидные, а потому не промысливаются, в отличие от профессиональной философии, как раз и вскрывающей неочевидность «очевидного». И те же самые люди являются объектами воздействия целой системы идеологических институтов — «идеологических аппаратов государства», по выражению Луи Альтюссера.
Идеи и институты
В наше время не учитывать идеологические институты — то же самое, что сводить экономику к деньгам. Вместе с тем редукция идеологии к «идеям» проходит от автора термина Дестюта де Траси через всю классику философии и политической теории предмета. Норт сообщает в той же лекции: «Идеология — это то общее, что имеется в ментальных формах людей...» Подходы к осознанию важности идеологических институтов редки и менее акцентированы.
Теоретически возможны сильные идеи без институтов и, наоборот, идеологические институты, для которых идеи вторичны и заменяемы. Уже в СССР партийная идеократия более напоминала не вполне идейную партократию (как церковь бывает «выше» веры). Аппарат командовал теорией, а не наоборот. Формула «Это вопрос политический!» реализовывала особый статус идеологии именно как института — конечной инстанции не по смыслу, но по определению. Апелляции к сакральному действовали гипнотически и закрывали любой вопрос тут же, без углубления в суть. У многих это и сейчас вызывает ностальгию.
Всепобеждающая сила коммунистической идеологии помимо идей держалась и на мощной инфраструктуре. Неограниченный ресурс обеспечивал подавляющие конкурентные преимущества на рынках идеологий. Поэтому деидеологизация означала у нас в первую очередь снос системы институтов. Для добивания Идеи оказалось достаточным демонтировать ее экономику и механику — обесточить и разобрать «машину».
Сейчас этот аппарат пытаются восстановить. В теневой зоне, когда надо незаметно, контрабандой, донести до людей нужные установки, «успехи» несомненны, что же до подобия идеологического официоза, то тут больше неловкости и дилетантизма.
Институты и идеи
Попытки тех или иных функционеров явочным порядком присвоить статус «идеологического отдела ЦК» вызывают крайнее раздражение в обществе и в особо корявых случаях пресекаются сверху. Однако претензии остаются, даже когда это откровенно вредит самой власти. Типичный случай — казус министра культуры Владимира Мединского, на фоне искусственных скандалов позирующего в роли то ли Суслова, то ли Жданова.
Все эти игры тем более бессмысленны, что сейчас влияние вообще перераспределяется от явных институтов к теневым. В пределе: от идей без институтов к институтам без идей. Все больший вес институтам придает рост технологической оснащенности коммуникаций. Проповедь сменилась инженерией промывания мозгов и управляемого самовнушения. Средства массового поражения сознания оказывают проникающее воздействие, сравнимое с радиоактивностью. Однако на волне деидеологизации была разобрана именно старая инфраструктура, и восстанавливать ее сейчас нет смысла.
Преобладание институтов над идеями обозначилась уже в марксистско-ленинской идеологии. Партия фиктивно боролась с догматизмом, насаждая его внизу и не слишком следуя догме наверху (в этой мнимой борьбе догматизм мало отличался от столь же фиктивного формализма бюрократии). Политическая конъюнктура модифицировала идеи в зависимости от потребностей изменения курса. Такого рода манипуляции дали возможность СССР прожить почти век с «одной и той же» философией, тогда как другие страны за это время протестировали целый ряд резко отличающихся друг от друга интеллектуальных парадигм и светских религий. Здесь вопрос не столько в количестве пережитых «марксизмов-ленинизмов», сколько в самой мифологии их единства.
Теперь все иначе: раньше в одну идею вчитывали разные смыслы — теперь в один смысл (самосохранение власти) вписывают самые разные, порой взаимоисключающие идеи. В середине 2000-х годов культ стабильности сменился призывами к модернизации, без которой, как было объявлено на самом верху, под вопросом «само существование страны». Затем эта же страна в одночасье развернулась к кондовому традиционализму, явившемуся в оперении духовных ценностей и скреп, идентичности и недосягаемых высот морали. Плюс «культурный код», который, подобно геному, предписывает нам во веки веков быть такими, какие мы есть. Однако модернизация кончилась, не начавшись, а традиционализм наскучил еще быстрее (успев, однако, стать пародией на мораль и ценности реального истеблишмента). Теперь цифровая экономика и искусственный интеллект обозначают новый вектор (опять противоположный архаике традиционализма), однако тоже вряд ли надолго.
Все это проблемы во многом тоже институциональные. При советской власти идеология могла выкручивать руки философам и историкам, но все же строилась на профессиональной базе. Сейчас даже таких сдержек не стало. Академической среде можно ничего не вменять, поскольку у власти теперь свои «историки» и «философы» из разного рода мировоззренческих клубов и якобы исторических обществ. Зная истинную цену всей этой самодеятельности, власть использует ее продукцию по назначению. В результате мы имеем «идеологию спичрайтеров», меняющих мировоззренческие курсы от речи к речи.
Идеология и Конституция
Это, кстати, имеет прямое отношение к проектам отмены конституционного запрета на государственную идеологию. Энтузиасты этой идеи обычно не отвечают на простой вопрос: какую именно идеологию они ожидают в качестве государственной. Если отвечать содержательно, между сторонниками госидеологии начнутся подлинные войны. Если же просто делегировать эти полномочия власти, то страна опять упрется в выбор между разными установками одного только путинского периода. Принятие госидеологии потребует канонического текста и государственного акта, переиздавать который потребуется при каждой смене политической задачи. Или же это будет очередная пустышка, подобная той, которую в свое время пытались вставить в «Основы государственной культурной политики».
Энтузиасты отмены запрета на идеологию не вполне отдают себе отчет в том, что любая иная честная формулировка Конституции должна утверждать, что некая идеология N устанавливается в России в качестве государственной и обязательной.
Более того, введение идеологии потребует реконструкции всей системы соответствующих институтов, о чем страшно даже подумать. Да и не нужно. Реально работающая «проникающая» идеология уже давно переместилась из ритуальных залов власти в теневую зону, но это уже тема отдельного разговора.
