Симптомы недоверия: почему Дагестан тяжело переживает эпидемию
Республика Дагестан стала единственным российским регионом, эпидемическая ситуация в котором потребовала прямого вмешательства президента: 18 мая Владимир Путин провел совещание с руководством и представителями общественности республики, где было признано, что эпидемиологическая обстановка в регионе критическая и нужна помощь со стороны федерального центра.
Что привело к подобной ситуации? Не будем говорить о медицинском аспекте проблемы, так как здесь мы не специалисты. Остановимся в первую очередь на особенностях социального уклада сегодняшнего Дагестана, общественного сознания в этом регионе, взаимоотношений власти и гражданского общества.
Структуры повседневности
Есть несколько характеристик повседневной жизни сегодняшнего Северного Кавказа, ярко проявляющихся именно в Дагестане, которые, как теперь можно утверждать, способствовали распространению заболевания.
Прежде всего это высокая мобильность населения. Значительная часть жителей выезжают на заработки как из сел в города Дагестана, так и в другие регионы, затем возвращаются. Ухудшение экономической ситуации усилило возвратное движение отходников. По традиции после возвращения надо встретиться с родственниками, соседями, друзьями, а это всегда десятки рукопожатий.
Ситуацию усложняет и традиция массовых скоплений людей на свадьбах, похоронах, празднованиях рождения детей. По многочисленным свидетельствам, именно похороны во многом способствовали заражению — после тазиятов (процедуры соболезнований) фиксировались массовые вспышки инфекции. Даже зная о возможности заболеть, люди часто не отменяли приглашений — давление общественного мнения оказывалось сильнее. Позже, чем в других северокавказских республиках, был решен и вопрос о закрытии мечетей.
Самоизоляции дагестанцев мешает и большая доля занятых в мелком бизнесе, не способном сохранять занятость и выплату зарплат даже при кратковременной паузе в работе. Многие мелкие предприятия продолжили работу в режиме доставки. У нас нет фактических подтверждений массовых заражений на рабочем месте или в процессе оказания услуг населению, но полностью исключить этого нельзя. В апреле на дагестанских рынках значительная часть продавцов не носили перчаток и масок.
Свой вклад в ухудшение ситуации внесло и широкое распространение среди населения конспирологических теорий, отрицающих реальность вируса. В соцсетях утверждалось, например, что очередь из скорых — инсценировка, на самом деле в машинах нет больных.
Все это говорит о значительном кризисе доверия в обществе, где в последние десятилетия произошла серьезная ломка традиционного уклада, но пока не возникло новых, современных форм доверия между людьми. На уровне республики не нашлось ни традиционных авторитетов, ни людей, завоевавших уважение своей квалификацией и активной общественной позицией, которые смогли бы повлиять на общество и обеспечить более ответственное отношение к угрозе. Все это происходило на фоне недоверия к структурам власти, глубоко укоренившейся за время существования в регионе постсоветской клановой системы.
ИВЛ от меценатов
С другой стороны, тесные социальные связи, способствовавшие распространению инфекции, в то же время позволяли бороться с ней с помощью инициативы снизу. НКО (например, «Монитор пациента») и отдельные общественные активисты начали разъяснительную работу, объясняли опасность вируса и недопустимость самолечения, привлекали врачей, дающих рекомендации по профилактике и действиям в случае обнаружения заболевания. Благотворительные фонды (такие как «Инсан», «Надежда», «Чистое сердце») помогали нуждающимся, потерявшим доходы или работу, а также закупали для медиков средства индивидуальной защиты.
Есть примеры и самоорганизации на уровне сел. В основном они сводятся к регулированию въезда: выходцев из села, живущих на других территориях, просят не приезжать; чужаков не пускают. В некоторых общинах пошли дальше: например, в селе Кара Лакского района удалось купировать вспышку инфекции путем жесткого контроля за состоянием здоровья жителей, которые каждый день сообщают свою температуру в группе в WhatsApp, ограничения въезда, а также регулярной дезинфекции помещений. Меценаты, выходцы из села, обеспечили односельчан средствами защиты и приобрели аппарат ИВЛ.
Другой пример — село Гимры, где глава села, имам и главный врач местной больницы вместе призывали население носить маски и перчатки, ограничить контакты, не покидать пределы села, не ходить на похороны и соболезнования, повременить со свадьбами и днями рождения детей. Однако эти меры были введены достаточно поздно, как, к сожалению, и во многих других местах, уже после первого смертельного случая, и не смогли полностью предотвратить заражение жителей. Да и проходящая рядом крупная автотрасса не позволила исключить контакты местных с проезжающими.
Вертикальная самоизоляция
Руководство Дагестана нельзя упрекнуть в том, что оно поздно начало реагировать на эпидемию. Уже 31 марта главой региона Владимиром Васильевым был введен режим самоизоляции. На следующий день он выступил с обращением к дагестанцам, в котором констатировал рост числа случаев заболеваний COVID-19 в регионе.
Однако общий уровень соблюдения режима самоизоляции в дагестанских городах в апреле—мае оставался низким. Лишь в первую неделю апреля, по данным «Яндекса», он был на уровне 3,4–3,7 балла по пятибалльной системе, затем в основном на недопустимо низком в период эпидемии уровне 2,7–3,2. Помимо уже упомянутых сложностей это связано и с тем, как обеспечивается режим самоизоляции.
Во-первых, его «силовая» составляющая, по многочисленным сообщениям с мест, носила довольно хаотичный характер и не сопровождалась необходимыми разъяснениями. Нередко местным жителям не сообщали вовремя об ограничениях въезда в тот или иной город, ставя их перед фактом. Все это очевидно не повышало доверия населения к действиям властей.
Во-вторых, власти слабо взаимодействовали с активистами, практически не поддержали их деятельность. В обеспечении самоизоляции опора была сделана исключительно на вертикаль. Но в сложном регионе с активным гражданским обществом такой способ обеспечения самоизоляции был явно не самым эффективным.
Наконец, напряженности добавили и проблемы с официальной информацией о ходе эпидемии. Многочисленные сведения о селах, потерявших десять и более жителей, о смертях в больницах, в том числе среди медиков, о крупных очагах эпидемии в некоторых горных и предгорных районах явно не состыковывались с официальной статистикой, особенно по числу умерших. Это, с одной стороны, порождало ощущение, что власти не говорят правду, а с другой — приводило к недооценке реальной угрозы. В середине мая республиканские руководители стали отдельно сообщать о смертях больных внебольничной пневмонией, у которых не была подтверждена COVID-19. Но это произошло только через несколько недель, после того как граждане начали беспокоиться.
Что стоит изменить
Как видим, сложная ситуация в Дагестане связана не только с состоянием медицины. В условиях формировавшегося десятилетиями тотального недоверия к власти, а также низкой эффективности и сохраняющейся коррупции чиновничьего аппарата опора лишь на бюрократию не позволит победить эпидемию.
Руководству республики стоит больше использовать ресурсы гражданского общества, стремиться к мобилизации как традиционных авторитетов, так и гражданских лидеров для разъяснения серьезности положения, опираться на примеры «лучших практик» в дагестанских сообществах.
Имеет смысл и поддержка сформировавшихся снизу механизмов социальной защиты населения в условиях кризиса. Объединение усилий, обмен информацией между госструктурами и «третьим сектором» позволит эффективнее использовать ограниченные средства, которые могут быть мобилизованы в Дагестане на борьбу с эпидемией и ее последствиями.
