Рынок лояльности: как журналисты и владельцы СМИ оказались в ловушке
Одиннадцать журналистов «Коммерсанта» во главе с курирующим политический блок заместителем главного редактора Глебом Черкасовым заявили о своем уходе из издания — в связи с решением ИД об увольнении Ивана Сафронова и Максима Иванова, авторов статьи о возможной отставке спикера Совета Федерации Валентины Матвиенко. Итого — 13 вакансий. Это по нынешним временам серьезный удар, учитывая высокое качество работы политического блока «Коммерсанта».
Авторы материала, по мнению руководства издательского дома, нарушили профессиональные стандарты. Очевидно, что претензии предъявляются к их ссылкам на анонимные источники, но в этом случае странным выглядит увольнение журналистов, над которыми не только проявивший солидарность заместитель главного редактора, но и еще несколько ответственных редакторов, да и главный редактор, наконец. Странно и то, что гром с увольнениями грянул спустя месяц после публикации.
Не менее очевидно, что в имиджевом смысле скандал ничего хорошего репутации издательского дома не принесет. Все тут же вспомнили об увольнении главного редактора журнала «Коммерсантъ-Власть» Максима Ковальского из-за публикации фотографии испорченного бюллетеня с нецензурным словом рядом с именем Путина. По этому поводу основатель «Коммерсанта» Владимир Яковлев тогда писал: «Когда увольняют журналиста именно за то, что он публикует материалы, которые могут не понравиться власти, этому всегда находится то или иное оправдание. Поскольку желающих сказать «мы увольняем журналиста за то, что он публикует материалы, которые могут не понравиться власти», естественно, нет».
Лукавый бизнес
Грехопадение российской журналистики случилось более двух десятков лет назад, когда лучшие и талантливейшие теле- и газетные журналисты поучаствовали в кампании против правительства «младореформаторов». В политический словарь вошло понятие «информационные войны», и иные их участники отличились сразу на нескольких фронтах, меняя сторону в зависимости от того, кто был их текущим хозяином. На следующей стадии нормой стала не цензура, а самоцензура: журналисты сдерживали себя, потому что стали бояться редакторов отделов, редактора отделов опасались гнева руководителей блоков, те страшились главных редакторов, подотчетных собственникам. Которые, в свою очередь, заранее пытались угадать — а что подумает верховная власть? Самоцензура становилась своего рода профессиональным стандартом и элементом так называемой корпоративной этики, которую нельзя нарушать. Журналисты постепенно превращались в госслужащих, частные издания лишь по формальным признакам оставались таковыми.
Экономика СМИ превратилась в сплошное лукавство. Реклама и подписка — это важно. Но выживать по-настоящему можно было лишь за счет спонсоров (владельцев, инвесторов), продававших благодаря своим медиа политическую лояльность. Рекламировать можно было только свою лояльность, продавая ее модулями — разделами политики и экономики, а позднее — еще и внешней политики. Объявлять подписку можно было тоже почти исключительно на лояльность. Рынок СМИ превратился в рынок лояльностей власти. Это ситуация, когда, по словам Глеба Павловского, медиа превращаются в «услугу, оказываемую журналистами властям». Когда стало в принципе хлопотно и опасно владеть средствами массовой информации, крупные, средние и мелкие игроки стали избавляться от медиа как от непрофильных активов. Те, что остались с активами, такие как владелец «Коммерсанта» Алишер Усманов, еще внимательнее следят за тем, что эвфемистично называется корпоративной этикой.
Мы и «они»
Многие представители журналистского корпуса предполагали, что можно совмещать профессионализм и управляемость, качество и умеренную политическую приспособляемость. При том что информировать о реальности и формировать ее — это чуть разные профессии, лучшим удавалось и удается совмещать качество и понимание границы, которую нельзя переступать. Однако бывают досадные срывы, когда у кого-то наверху сдают нервы. Сигнал на увольнение проходит вниз при предположении, что всем на все наплевать, рабочие места дороже личных чувств, вызываемых решениями руководства. Но в результате получается имиджевый скандал, а журналисты и редакторы устают все время следить за тем, где в следующую минуту окажется красная линия, которую нельзя пересекать.
В первые годы постсоветской России медиа были ресурсом общества. Но они очень быстро утратили эту роль, именно поэтому у нас не приживаются модели чего-либо общественного — общественного телевидения, общественного радио. Став рынком для власти, медиа утратили свойства и собственно рынка — в экономическом значении слова. Пространство допустимого сужается и становится все более неопределенным, слова — более округлыми. Все оттого, что те слова, которые называют вещи своими именами, вычеркиваются в соответствии с «профессиональными стандартами» и «правилами корпоративной этики». Оправдания — те же, что и у всех: лучше выжить, чем аннигилироваться, потому что можно же сделать что-то хорошее, обратить внимание на проблему, спасти человека. И уж лучше мы, чем те, кто придет после нас. Почитайте воспоминания главных редакторов советской эпохи — именно в этой логике они и существовали. Те же технологии выживания работают и сегодня.
Когда Рафа Шакирова в дни бесланской трагедии 2004 года сняли с поста главного редактора «Известий» за то, что поставил в номер высокопрофессиональную фотографию, вызывавшую горечь и оторопь, и поставил так, что она стала главной эмоцией репортажа о террористической атаке, кто-то взялся оправдывать власть: мол, у них трупы и заложники, а тут еще такое. Конечно, все и должно было закончиться отставкой. Но трупы и заложники были не у «них», а у нас. Не у государства, а у страны. И пресловутые «они» должны были быть государством-сервисом для общества. А дело общества было таким же, как и у медиа, — критиковать, показывать, контролировать. Эта неизбывная государствоцентричность любого дела и любого высказывания, отношение к власти как к чувствительному и обидчивому ядовитому цветку, который может в любой момент раскрыться и сожрать, и приводит к усилению контроля за содержанием медиасреды. В результате владельцы СМИ подотчетны не читателю, а верховному политическому классу. Так и губернаторы, сенаторы и депутаты боятся не народного гнева, а руководящего мнения. В такой модели не бывает по-настоящему свободных СМИ и подлинно неконтролируемых выборов. Государство считает, что именно это ему и нужно. Это ошибка. Но скоро и разубедить будет некому.
