Убийство Немцова: грозит ли России экспорт насилия с Северного Кавказа
Неформальные армии
Расследование убийства Бориса Немцова властно развернуло вектор российской политики вовнутрь, с Украины на Кавказ. О подзабытых было проблемах этого региона в ближайшее время наверняка будет говориться очень много. Вряд ли кто-то питает иллюзии, что от множества произносимых слов эти проблемы решатся. Но важно хотя бы, чтобы новый всплеск внимания к Кавказу не породил новых заблуждений.
Это касается прежде всего самого обсуждаемого в последние дни феномена кавказских полувоенных (paramilitary) групп. Речь идет о группах, решающих разного рода «силовые» задачи и подчиненных какому-либо местному лидеру, но при этом либо не имеющих формального статуса, либо имеющих статус, не соответствующий их реальным функциям (в российских условиях это, например, статус ЧОПа).
То, что пока известно из СМИ об убийстве Немцова, заставляет думать, что к нему могла быть причастна группа такого рода. В связи с этим сейчас много говорится о рисках экспорта насилия из Чечни. Однако реальная проблема Чечней вовсе не ограничивается. Такие группы есть не только в Чечне.
Суть системы, сложившейся в первые годы после распада СССР в целом ряде республик Северного Кавказа, состояла в следующем: право занимать самый высокий уровень в неофициальной иерархии местной элиты было закреплено за теми, кто имел свой собственный силовой ресурс. Неформальные «армии» возникли тогда, когда у молодого российского государства программой-максимум было хоть как-то противостоять сепаратистам, а до тех регионов, где их не было, руки просто не доходили. Практически имела место ситуация, когда государство не могло исполнять часть своих функций, которые и «перетекали» к неформальным силовым структурам.
И поэтому никем не уполномоченные вооруженные люди, ведомые криминальными харизматиками или «цеховиками» позднесоветских времен, решали спорные земельные вопросы, захватывали заводы, иногда даже собирали платежи за ЖКХ. Например, в Дагестане в конфликтах за земли между коренными жителями равнины и переселенцам с гор «частные армии» и их командиры выступали тогда как в роли защитников обеих сторон, так и в роли посредников. А в некоторых горных районах отдаленные села, ранее зависевшие от оборонзаказа на шерсть, рассчитывали теперь в основном на спонсорскую помощь таких «командиров».
Вся власть — спортсменам
Похожие явления были во многих других частях России в начале постсоветской трансформации, но на Кавказе было одно существенное отличие. Там лидеры таких групп — вернее, те из них, кто остался в живых к концу 1990-х — сумели внушить многим в своих регионах и в Москве, что за ними якобы стоит не только их верная «бригада», но и целый этнос, целый город или район.
Отчасти это было связано с прошлым этих лидеров. Многие из них начинали свой путь наверх с этнических общественных движений. В первые постсоветские годы тема межэтнических отношений была первостепенной в северокавказской политике, пронизывая все — от конфликтов за земли до борьбы за пост ректора вуза. Под этническими лозунгами в этих условиях выдвинуться было легче всего. А силовой «вес» обеспечивали в первую очередь связи в спортивном мире.
Ссылка на то, что «за мной целый народ» или «за мной целый город», стала беспроигрышным аргументом в споре за высокие региональные должности в условиях, когда федеральная власть плохо представляла себе реальные процессы, происходящие на Северном Кавказе. На этой волне в мэры городов и главы районов на северо-восточном Кавказе подались авторитетные в своих регионах спортсмены, а лидеры национальных движений, известные до этого в основном активностью в «диком поле», стали получать должности в правительстве.
В западной части Северного Кавказа подобные карьеры делались реже, но там лидеры силового предпринимательства регулярно входили в «ближний круг» регионального руководства. И хотя с тех пор местные элиты были довольно сильно разбавлены чиновниками с другими биографиями, особый статус людей «с силовым потенциалом» в чиновничьих кабинетах или около них никуда не исчез.
В результате, например, в том же Дагестане некоторые муниципальные руководители и экс-руководители отличаются даже от многих республиканских министров не только более внушительной охраной, но и большей защищенностью от попыток республиканского руководства лишить их имеющегося положения. А в Карачаево-Черкесии возможное возвращение в регион Алия Каитова — экс-зятя экс-президента — после его длительного пребывания в заключении многим недавно виделось как событие, способное изменить имеющийся в республике баланс сил (пока судьба Каитова не до конца известна).
Спрос на институты
Конечно, в 2000-е «неформальные силовики» существенно отступили перед силовиками настоящими, а с некоторыми из них поделили сферы влияния. Но свои «кормления», иногда весьма существенные, многие не потеряли. В основе этих «кормлений» — возможность хотя бы в какой-то нише влиять на распределение бюджетных средств, или контролировать крупные кавказские розничные рынки, или какая-либо работающая отрасль региональной экономики (чаще всего строительство), в которую их же усилиями не допускаются «сторонние» игроки.
Но в кризис все это может оказаться под вопросом. И в этих условиях силовой ресурс вполне может быть предложен «на экспорт». Его «экспортное» использование может быть не только экономическим, но и политическим — если действия, подобные убийству Немцова, продемонстрируют политическую результативность насилия на общероссийском уровне. Эта угроза не сводится к конкретным персоналиям или к одной лишь Чечне. И чтобы уменьшить ее, не будет достаточно каких-либо кадровых решений или окриков из Кремля.
А что может быть достаточным? Важно понять, что от уклада сегодняшнего Северного Кавказа страдает в первую очередь само северокавказское население, в том числе активная его часть. Например, молодые предприниматели, не смогшие или не пожелавшие интегрироваться в систему местного бизнеса. Или главы сельских поселений, безуспешно пытающиеся защитить земли или экологию села от аффилированных с региональной властью структур. Именно со стороны таких людей сегодня на Кавказе слышен наиболее внятный запрос на перемены.
И желаемые перемены видятся прежде всего во введении более справедливых и законных правил игры в местной экономике и политике. Например, требования, заявляемые на митингах сельских активистов, все чаще состоят не в том, чтобы поставить «правильного» человека во главе села, а в том, чтобы глава села избирался на прямых выборах, а его отношения с районным руководством соответствовали четким и прозрачным правилам.
В ряде районов Дагестана, в которых действующий руководитель региона Рамазан Абдулатипов в последние два года добился отставки районных глав, сегодня активисты требуют не посылки из столицы республики нового «феодала», а введения представителей общественных организаций в конкурсные комиссии, отбирающие кандидатов на должности в районной администрации. А в горной части Кабардино-Балкарии, в зоне предполагаемого курортного строительства, ключевое требование сельских общественников — разграничение федеральных, региональных и муниципальных земель с передачей последних в ведение сел, то есть опять же установление прозрачной системы в земельных отношениях. В среде же молодых предпринимателей в северокавказских столицах один из самых обсуждаемых вопросов (в том числе на различных семинарах) — как прийти к цивилизованным стандартам рассмотрения бизнес-споров, не использующим пресловутый силовой ресурс.
Альтернатива «силовому» устройству северокавказского общества может быть найдена только в диалоге тех, кто стремится такую альтернативу обрести, — в их диалоге между собой и с федеральным центром. Сценарий почти фантастический, но отказ от него в нынешних условиях будет слишком дорогим. Ведь выбор все яснее стоит между развитием институтов или, как сказал один обозреватель, «институционализацией их отсутствия». Результаты которой, в общем, одинаковы для Кавказа и для других частей России.
