От утопии к катастрофе: как Россия прельстилась революцией

РБК публикует серию колонок к 100-летию русской революции

С легкой руки Карла Маркса революции было принято считать локомотивами истории. Во что уверовал и Владимир Ленин. А чтобы объяснить те человеческие страдания, которые революции несли с собой, их стали называть «варварскими» формами прогресса. Но что понималось и понимается под прогрессом?

Обольщение прогрессом

Если свести воедино все современные представления на этот счет, то прогресс — это улучшение благосостояния населения, основывающееся на более эффективной экономике. Однако сознательно или бессознательно понятие прогресса постепенно превратилось в некую морально-утопическую категорию. А тем самым и революция из реальности словно переместилась в пространство мифа.

Конечно, так было не всегда. Человек традиционного общества существовал в режиме выживания, а не приумножения богатства. Он пребывал скорее в идеализированном прошлом, нежели в неведомом будущем. С эпохой Просвещения положение изменилось: человек подвергся обольщению прогрессом.

Революция как замысел — это утопия. Революция как реальность — это гуманитарная катастрофа в силу консервативной природы человеческого большинства. А дабы совесть людей не слишком тревожил груз содеянного, революция превращается в миф. Его создают сами творцы революции, от которых эстафету перехватывают ученые мужи.

Человек не склонен признаваться в собственных заблуждениях, тем более в заблуждениях, словно предписанных самой историей. И эта тенденция упорно сохраняется. Обществоведы непременно оправдают мыслителей и вождей — человеческие пороки якобы искажают их «идеальные» замыслы и порывы самопожертвования.

Конечно, были и остаются скептики. К примеру, давно замечено, что Франция накануне революции конца XVIII века в хозяйственном отношении являлась вполне преуспевающей страной. То же самое не без оснований говорят и о ситуации, предшествующей русской революции 1917 года. Что же мешает людям уверенно двигаться по пути прогресса? И почему скептики всякий раз остаются в меньшинстве, всякий раз уступая революционным оптимистам?

Миф о революции

Нет ничего более грубого и заземленного и вместе с тем идеализируемого, чем революции. В основе этого вечное людское недовольство своим нынешним положением. Человек — вечный «бунтарь», если даже он притворяется конформистом. Но чем недовольны «сытые» массы? Увы, в основе «величайших» революций лежит всего лишь нетерпимое отношение к главному носителю власти, особенно к тому, который обманул ближайшие людские ожидания. И это чувство старо как мир. Именно поэтому мы и поныне связываем революцию, этот стихийный обвал власти, с фантазиями на тему прорыва в «светлое будущее».​​

На деле никаких прорывов нет, есть процесс медленного совершенствования общества через совершенствование самого человека. Если угодно, это становление человека в качестве творца собственного будущего. Между тем революция — это состояние, когда в человеке «просыпается не только зверь, но и дурак» (Питирим Сорокин). Только вспоминать об этом не очень приятно, проще отыскать «виновников» коллективного умопомрачения.

Человек никогда не довольствуется той свободой, которую имеет, он жаждет большего. «Соблазн прогресса» куда более могущественен, чем расчетливый эволюционизм. И это чувство возникает не от тягот земных, а от открывшихся перспектив их преодоления.

Сегодня нет сомнений, что Великую французскую революцию подготовили идеи Просвещения. Вслед за тем тот образ французской революции, который сформировали либеральные ее почитатели, оказал определяющее влияние на всю русскую культуру XIX века. В глазах русского интеллигента революция словно перенеслась в сферу сакрального. Более того, процесс формирования ее манящего образа происходил через элиминирование и сознательное забвение тех ужасов, которые сопровождали торжество французской революции.

Скептики оказались не у дел. Сведения о революции русская интеллигенция черпала из работ французских либеральных и социалистических историков эпохи Реставрации и последующих десятилетий. Пугающий образ русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», оказался заслонен светлым ликом революции. Даже ее человеческие «издержки» стали казаться оправданной жертвой.

Социальное несовершенство

Впрочем, Новое время обнажило в человеческой природе еще один позыв к революции. Так называемый экономический прогресс решает одни проблемы, но усугубляет другие. Например, человека начинает шокировать разрыв между достигнутым и возможным. И больше всего его начинает возмущать социальное несовершенство, лишь усугубляемое видимыми хозяйственными достижениями.

Конечно, в возможностях революции в России можно было бы всерьез усомниться, не окажись на троне такой слабый царь, как Николай II. В эпоху модернизации авторитарный правитель может оправдать свое существование только тем, что будет действовать на опережение ситуации. Он обязан упреждать события, «подталкивая» тем самым ожидаемый прогресс. Между тем последний российский император словно жил прошлым, мыслил в категориях не прогресса, а застоя. Такое положение не могло не показаться противоестественным. Ситуация усугублялась тяготами мировой войны, ответственность за которые невольно ложилась на немощную фигуру царя. В общем, причина революции лежала не столько в области экономики и социального положения, сколько в психологии восприятия того и другого. Оставалось найти «виновника».

Неудивительно, что падение самодержавия вызвало такой бешеный восторг у населения империи. Понятно, что на отношении интеллигенции к свержению монархии сказался культ «прогрессивной» французской революции. «Мы поторопились назвать нашу революцию великою и сравнивали ее с Великою французской революцией, — писал в 1918 году известный писатель Федор Сологуб. — Но вот мы видим, что величия в наших днях мало и революция наша является только обезьяною Великой французской революции… Гнусный бес, овладевший нами, неистово хохочет и мажет нас грязью…»

Были и другие, не менее яркие манифестации литературно-философского самобичевания. Человек наших дней поступает проще: революцию совершили «заговорщики», злонамеренно сбившие Россию с пути — все того же! — прогресса. И такой самообман также заложен в природе человека. Все непонятное кажется ему злонамеренным.

Революционная архаика​

Между тем в марте 1917 года восторги охватили и ту часть населения, которая привыкла лишь отчаянно бунтовать в критических ситуациях, ничуть не задумываясь о революционных перспективах. Крестьянство, составлявшее подавляющее большинство населения империи, связывало с падением самодержавия и окончание ненавистной войны, и решение аграрного вопроса в духе «Черного передела». Однако Февральская революция стала революцией несбыточных надежд. И в известной степени мы остаемся их наследниками.

Сегодня забывается, что и Великая французская революция ожидаемого прогресса не принесла. Влияние крестьянства на французскую революцию было скорее консервативным, нежели революционным: сокрушив феодальный режим, крестьяне закрепили архаичную аграрную структуру, что привело к замедлению капиталистической эволюции сельского хозяйства более чем на столетие. Впрочем, выводы скептиков хочется считать «упрощенными». Над Великой французской революцией по-прежнему витает тень марксистского локомотива.

То же самое относится к русской революции, которую вновь начинают признавать великой. Мы все еще мыслим в прогрессистской парадигме, согласно которой предреволюционная Россия уверенно двигалась от традиции к модерну. Между тем весь ХХ век убеждает, что история не одномерно прогрессивна, а циклична. А потому революция скорее сдерживает зарвавшийся прогресс, нежели подталкивает его.

Подлинный прогресс может быть только эволюционным. Основой его является совершенствование самого человека. Все остальное — порождение «иллюзий прогресса», вечный революционный соблазн и самообман.