Экспорт революции: чему научил мир Октябрь 1917 года
Современный российский агитпроп предпочел минимум дежурных обсуждений столетия Октября 1917 года, ограничившись общими декларациями о недопустимости революций и необходимости сплочения общества вокруг общих задач, формулируемых государством.
Октябрьская революция, на протяжении более 70 лет советской власти отмечавшаяся как отправная точка новейшей истории страны и мира, по итогам публикаций и обсуждений прошедшей четверти века выглядит не иначе как историческая ошибка, «смута», трагический поворот истории, ничего России по большому счету не давший, кроме гражданской войны, да к тому же надолго лишивший нас «хруста французской булки» — возможностей европейского продуктового изобилия. Последнее едва ли не главное, что наряду с державной гордостью примиряет россиян с их современной действительностью. Пока холодильник держится и россияне сыты, как никогда в предшествующем столетии, они будут верить и телевизору.
Подарок Западу
Меж тем в телевизоре, как и в головах тех, кто отвечает за его контент, осталась, пожалуй, единственная сфера, где достижения некогда Великого октября признаются по-прежнему почти безоговорочно. Если и было что-то путное в пролетарской революции, то досталось оно не России вовсе, а загранице, в первую очередь столь нелюбимой теперь нашей пропагандой Европе и Америке. Ведь это якобы благодаря Ленину и большевикам Запад сам избежал социальных потрясений и создал социальное государство, реальное, а не как в бывшем СССР. Так ли, однако, это на самом деле и не в пору ли Москве предъявлять счет Европе за спасение от коммунизма наряду с более древним, но не менее известным «от Батыя спасли, никакой благодарности»?
Начнем с тезиса о счастливом избегании потрясений, дескать, никто так не страдал в XX веке, как русские, остальные же только благоразумно учились на нашем примере. Тут еще нередко приводится крылатая фраза, что социализм можно попробовать построить в стране, которую «не жалко», — вот и «выбрали»-де Россию. Пожалуй, если смотреть глазами русского откуда-нибудь из 1920-х годов, то так и есть. «На Западе все спокойно», как писал Маяковский, явно оплакивая неудавшуюся мировую революцию. Да и правый монархист Иван Солоневич, сбежав из советского лагеря в Карелии за ближайшую границу к «белофиннам», признавался в сердцах, что не пил кофе со сдобой со времен победы большевиков.
Кровавая реакция
Но так ли на самом деле все спокойно было на Западе и принесла ли это спокойствие русская революция? Последнее точно вряд ли: большевики изначально делали революцию не в России и не для России, они мечтали о мировом пролетарском восстании, где отсталая крестьянская Русь, «самое слабое звено в цепи капитализма», нужна была лишь в качестве запала. Красная революция в Германии, однако, провалилась, как и не удался поход Тухачевского на Варшаву. Ответом же на испугавшую многих большевистскую угрозу стало вовсе не социальное государство, для которого в разоренной мировой войной Европе не было особых возможностей, а ультранационализм и правый популизм. Итальянский фашизм уже в 1920-е, как и германский нацизм 1930-х, стал первой и основной реакцией на политическую активность агентуры Коминтерна. При этом Гитлер и Муссолини, как и развязанная ими Вторая мировая война, непосредственно для европейцев оказались куда большим испытанием и потрясением, чем Ленин и Сталин. Нацистской Германией и режимами-сателлитами на известном этапе была охвачена почти вся континентальная Европа за исключением Швейцарии и Швеции. Это на самом деле величайшее потрясение прошлого столетия Европа до сих пор переживает как наиболее крупную трагедию в своей истории.
Англия и США тогда устояли, несмотря на серьезный вызов правых радикалов внутри собственных политических систем. Действительно, это получилось не в последнюю очередь благодаря особому вниманию к рабочему классу и переходу к политике welfare state (государство всеобщего благоденствия). После Второй мировой войны эта политика, начиная с плана Маршалла, была распространена на освобожденную от нацистов Западную Европу. К тому моменту коммунизм стал действительно основным вызовом для свободного мира, но борьба с ним велась вовсе не обязательно демократическими и социально-либеральными методами. Достаточно вспомнить, что фашистские и полуфашистские режимы в отдельных странах Европы — в Испании, Португалии и Греции — существовали вплоть до 70-х годов прошлого века. Да и режим Пиночета, пришедший к власти при поддержке из Вашингтона, испугавшегося советизации Чили по кубинскому образцу, мягко говоря, не был ни демократическим, ни социально ориентированным. Между прочим, последней реакцией на советскую угрозу уже на исходе холодной войны стал неоконсерватизм Рейгана и Тэтчер, фактически провозгласивший сворачивание социального государства, сделавший ставку на «традиционные ценности» и религиозный ренессанс, за что сегодня расплачиваются не только в США и Европе, но куда в большей мере в России, где после крушения советского эксперимента главным героем и примером для подражания стал тот самый Аугусто Пиночет.
Левая альтернатива
Вместе с тем, возвращаясь к тем временам, когда в октябре 17-го левые радикалы во главе с большевиками взяли власть в Петрограде и по всей России, не стоит забывать, что не последним препятствием на пути мировой революции в европейских странах стала более развитая, чем в России, политическая и партийная структура. Большинство крупных европейских держав имели достаточно развитую систему парламентской демократии. Более того, по крайней мере во Франции, Германии и Австро-Венгрии уже существовало легальное и достаточно мощное движение умеренных социалистов и социал-демократов, которые не только имели влиятельные депутатские фракции, но могли получать места в правительстве. Социализм не был для тогдашней Европы чем-то маргинальным и запретным, более того, в глазах масс именно он играл роль мирной и эволюционной альтернативы нетерпению и фанатизму как ультралевых, так и ультраправых. Эту роль долгая социал-демократическая традиция Европы продолжает играть до сих пор, противостоя очередной волне популизма и в наши дни. Да и в Соединенных Штатах наиболее прогрессивная часть политического спектра, способная предложить реальную альтернативу лживому и дикому трампизму, все больше склоняется к идее «либерализма с человеческим лицом», весьма близкой европейскому демократическому социализму.
Что же касается современной России, то, как и большинство стран, по классификации Всемирного банка «с доходами выше среднего», но не более того, иными словами развивающихся стран третьего мира, она не может себе позволить ни welfare state европейского уровня, ни сколько-нибудь влиятельного социал-демократического движения. Идея социальной справедливости в России, переболев детской болезнью крайней левизны, тихо умерла, уступив место цинизму нуворишей и мракобесию религиозных неофитов. От старых идеологических клише осталось разве что только представление о «всемирно историческом значении Великой Октябрьской социалистической революции», переродившееся в завистливое сетование, что вот опять мы научили весь мир тому, как не надо.
