Издержки недоверия: как ксенофобия вредит российской экономике
Новые данные Левада-центра, показывающие резкий рост ксенофобии в российском обществе, высвечивают не только острую социальную проблему, но и один из ключевых экономических вызовов современной России. Резкое ускорение роста, категорически необходимое стране, не может быть достигнуто, помимо прочего, без количественного увеличения трудовых ресурсов, которое в сложившейся демографической ситуации во многом будет обеспечено привлечением рабочей силы извне. Однако при сохранении в обществе нынешних тенденций возможность привлекать извне, развивать и удерживать рабочую силу оказывается под угрозой. Сочетание стагнирующей экономики, слабой валюты и растущих сложностей интеграции делает Россию все менее привлекательной на глобальном рынке человеческого капитала. Даже страны постсоветской Средней Азии — традиционные источники дешевой рабочей силы для российской экономики — все больше переориентируются в трудовой эмиграции на Китай, Корею и государства Персидского залива.
Свои и чужие
В последние годы вопрос международной миграции занял ключевое место не только в политике, но и в исследованиях экономистов. Единого мнения, насколько полезно это явление для экономики с учетом условий конкретных стран, нет. Возможные позитивные эффекты очевидны: количество рабочих рук непосредственно связано с экономическим ростом. Не так принципиально, что сейчас трудовая миграция поставляет работников преимущественно средней и низкой квалификации — само их наличие дает больше пространства для экономического использования квалифицированных специалистов. В частности, в специализированной литературе было убедительно показано, что наличие на локальном рынке труда достаточного количества домработниц приводит к существенному увеличению экономической активности женщин-профессионалов. Разумеется, для стран с системно высокой безработицей актуальность миграционного притока невелика, но Россия к ним не относится — процент безработных здесь стабильно ниже среднемирового (в 2018 году 5 и 6,5% соответственно, подобное соотношение держится с небольшими вариациями не менее десятилетия).
К негативным эффектам миграции, как правило, относят увеличение уровня недоверия в обществе, которое многие экономисты, например Альберто Алезина и его соавторы, прямо связывают со степенью неоднородности этого общества. Низкое доверие ведет к росту транзакционных издержек, каждая сделка обрастает дополнительными процедурами безопасности — сравните повсеместное распространение охранников в российской офисной практике с их весьма ограниченным использованием, скажем, в Северной Европе. Теоретически этот эффект может перечеркнуть или существенно ослабить выгоды от притока трудового ресурса — данная позиция развернута, например, в книге Пола Коллиера «Исход. Как миграция меняет наш мир». Данные Левада-центра указывают именно на эту опасность.
В то же время широкий межстрановой анализ показывает, что разнородность общества и следующая из него мультикультурность совершенно необязательно связаны с ксенофобией и низким доверием. Скажем, такие страны, как Индия или Индонезия, имеют более высокий уровень доверия, чем многие европейские государства, в частности, в Индонезии процент согласных с утверждением «большинству людей надо доверить» чуть выше, чем в менее этнически разнообразной Канаде. На бытовом уровне нетипично проводить границу между «иными» согражданами и «иными» приезжими; российские исследования, например, стабильно показывают, что уровень ксенофобии по отношению к жителям северокавказских республик ничуть не ниже, чем по отношению к приезжим из Средней Азии.
Вопрос доверия и связанных с ним транзакционных издержек приобретает историческую перспективу: общества, привыкшие жить в условиях языкового, культурного и религиозного многообразия, воспринимают «иных» как норму и спокойно сотрудничают с ними. С этой точки зрения, нынешние проблемы мультикультурности в Европе, которые с большим удовольствием освещаются российскими СМИ, есть лишь исторический этап преодоления европейского национализма XIX века, связывавшего успешность государства с его этнической монолитностью.
К сожалению, этот же национализм доминирует в самоосознании российского общества, хотя исторически страна гораздо ближе к многокультурным странам Азии. Парадоксальным образом факт, что народы с разными языками, культурами и религиями уживались в российском государстве минимум с XV века, не является частью бытового сознания. Наоборот, в нем доминирует представление о России как государстве этнических русских (или восточных славян), которое лежит в основе самой мысли о том, что присутствие каких-то национальностей на ее территории в принципе может быть ограничено. К сожалению, официальная позиция по этому поводу довольно невнятна, несмотря на однозначную формулировку преамбулы Конституции («Мы, многонациональный народ…»). Начиная со школы и кончая преобладающим медийным дискурсом тема этнического и культурного многообразия имеет чрезвычайно слабую поддержку. Вполне возможно, что рост бытовой ксенофобии, зафиксированный Левада-центром, стал результатом широкой полемической кампании против Запада, в которой «мультикультурность» была выбрана в качестве одной из легких мишеней. Увы, гипертрофированные описания миграционного кризиса в Европе бумерангом ударили по отношениям в российском обществе.
Политический вопрос
Мы с моими коллегами из бизнес-школы «Сколково» недавно выпустили отчет, в котором попытались исследовать экономические эффекты миграции и предложить модель для анализа ситуации в конкретной стране с помощью ответа на четыре вопроса:
• Существуют ли экономические предпосылки для миграции? Каковы потребности в трудовых ресурсах и человеческом капитале в контексте экономического роста (спроса) и органической демографии (предложения)?
• Существуют ли резервы человеческого капитала в территориально и культурно близких регионах?
• Какова история формирования культурного многообразия в соответствующей стране? Каким традиционно видели граждане страны свое общество — моноэтническим или полиэтническим?
• Какова долгосрочная стратегия правительства в отношении миграции и насколько эффективна ее институциональная поддержка?
В российском случае мы имеем серьезные экономические предпосылки для привлечения внешнего трудового ресурса, историю многонационального и мультикультурного общества и выгодную позицию на региональном «рынке» человеческого капитала. Вместе с тем России в настоящее время не хватает взвешенной стратегической политики в данной сфере, в результате чего в стране практически отсутствуют официальные институты интеграции. В условиях растущей региональной и международной конкуренции за человеческий капитал этот недостаток становится критическим.
Для того чтобы выйти на устойчивые темпы роста в 4–5% ВВП в год, стране необходимо параллельное увеличение числа рабочей силы на 1–1,5% (при условии постоянного роста производительности труда за счет увеличения эффективности производства), в абсолютных цифрах это более 500 тыс. человек в год. Сейчас, по официальным данным, рост составляет около 200 тыс. человек, а если учесть неадекватность статистики по эмиграции из страны, то это число окажется еще меньше. До массового прихода на рынок труда россиян, рожденных во время демографического подъема 2000-х, еще не менее пяти лет, так что единственный способ увеличения количества рабочей силы сейчас — ее импорт и эффективная интеграция, которую невозможно обеспечить без согласия коренного населения. Так что тенденция нарастающей неприязни к чужим может стать одним из серьезнейших препятствий для необходимого России резкого ускорения экономического роста.
