Ресурсное проклятие: почему обвал рубля не помогает российской экономике
Вчера курс доллара пробил рекорд декабря 2014 года, превысив 81 руб. А несколько дней назад МВФ ухудшил свой предыдущий прогноз падения ВВП России в 2016 году с 0,6 до 1%. Столь сильное обесценивание рубля, казалось бы, должно привести к росту чистого экспорта (в макроэкономике это называется условием Маршалла — Лернера) и, следовательно, в дальнейшем к увеличению ВВП, но в реальности этого не происходит. И прогноз МВФ, вполне вероятно, был ухудшен не в последний раз в этом году.
Дело в том, что условие Маршалла — Лернера соблюдается, когда другие компоненты ВВП — потребление, инвестиции и государственные расходы — остаются неизменными. Это условие в российской экономике сейчас не соблюдается: уверенность потребителей в завтрашнем дне падает, компании инвестируют меньше, и в довершение всего государство собирается сокращать свои расходы. Падение всех этих расходов оказывается больше, чем прирост чистого экспорта. Даже если взять прошедший, 2015 год, то можно заметить, что в четвертом квартале произошло резкое увеличение счета текущих операций (по сути, чистого экспорта), до $13 млрд (оценка по методологии МВФ), по сравнению с $7,5 млрд в третьем квартале. Несмотря на такой существенный прирост показателя, это не нивелировало спад других компонентов ВВП.
Замедленное развитие
Проблемы российской экономики по адаптации к новой экономической реальности — низким ценам на нефть в огромной степени порождены механизмами так называемого ресурсного проклятия. Термин был введен в оборот британским экономистом Ричардом Аути в начале 1990-х годов и обозначает ситуацию, когда высокая зависимость стран от экспорта сырья приводит к замедлению темпов их экономического роста в долгосрочном периоде. Ресурсодобывающая страна может оставаться почти такой же богатой, как и раньше, но ее развитие замедляется по сравнению со странами, не богатыми природными ресурсами. Исследование того же Аути показало, что в 1970–1993 годах ежегодный рост ВВП на душу населения в крупных странах, бедных ресурсами, составил 3,7%. Для крупных стран, обеспеченных ресурсами, данный показатель составил всего лишь 1,3% (а для маленьких государств — экспортеров нефти он еще ниже: 0,8%).
Механизмы ресурсного проклятия можно разделить на экономические и политические. Первые включают в себя «голландскую болезнь», высокую волатильность доходов (проще говоря, их значительные колебания во времени), низкие инвестиции в инфраструктуру и человеческий капитал, анклавизацию экономики (когда экспортный сырьевой сектор становится своего рода анклавом, слабо связанным с остальной частью экономики). Вторые — это ухудшение защиты прав собственности, вооруженные конфликты за доступ к природным ресурсам, создание государств-рантье и в целом ухудшение качества экономической политики.
«Голландская болезнь» — ситуация, когда рост цен и/или объемов экспорта добываемого сырья приводит к повышению реального обменного курса национальной валюты. Этот термин впервые появился в журнале The Economist в 1977 году для обозначения спада в обрабатывающей промышленности Нидерландов после открытия крупного Гронингенского газового месторождения в 1959 году.
«Болезнь» подрывает конкурентоспособность обрабатывающей промышленности и зачастую приводит к расширению производства неторгуемых товаров и услуг в стране (товары и услуги называют неторгуемыми, если их при обычных экономических условиях невыгодно экспортировать или импортировать). В качестве примера можно привести резкий рост жилищного строительства в России в 2000-е годы. Жилье в большой степени является неторгуемым благом, поскольку невозможно, например, импортировать земельные участки для жилищного строительства в Москву. Значительную часть сырья и материалов (цемент, арматура, плиты и т.д.) также экономически нецелесообразно импортировать. Именно неторгуемость жилья привела к тому, что в указанные годы стоимость квадратного метра жилья в Москве (в долларах) находилась в тесной зависимости от стоимости барреля нефти (также в долларах). Ирония, однако, в том, что более поздние исследования показали: как раз в Нидерландах «голландская болезнь» отсутствовала. Снижалась доля обрабатывающей промышленности в ВВП, но не абсолютный уровень ее выпуска. Кстати говоря, в России в нулевые годы, в период быстрого роста нефтяных цен, наблюдалась похожая ситуация: даже доля обрабатывающей в ВВП упала не слишком сильно — с 15,2% в 2002-м до 13,2% в 2011 году, а в абсолютном выражении ее выпуск существенно вырос.
Признаки «голландской болезни» обнаруживались в разное время у разных стран. Примеры: австралийская «золотая лихорадка» в XIX веке, Нигерия и некоторые другие постколониальные африканские страны в 1990-е годы, Канада, Азербайджан, Венесуэла и ряд других стран в 2000-е. Российский случай рядом специалистов также рассматривался как проявление «голландской болезни».
Чем опасно это «заболевание»? Казалось бы, страна должна производить то, что ей удается выпускать дешевле других. Проблема, однако, заключается в долгосрочных эффектах этого простого подхода. Обрабатывающие отрасли создают гораздо больше положительных эффектов для самих себя и других отраслей. Это происходит за счет того, что обычно они гораздо более наукоемкие, больше инвестируют в человеческий капитал, теснее связаны с другими отраслями экономики.
Другая проблема связана с финансовым сектором. Сырьевой бум обычно вызывает резкий приток капитала в страну, дополнительно укрепляя национальную валюту, однако в периоды падения сырьевых цен происходит не менее резкий отток капитала. Проблема не в «голландской болезни» как таковой, а в высокой волатильности. Если экономические власти ресурсозависимых стран твердо осознают, насколько волатильными являются цены экспортируемого ими сырья и, соответственно, реальные обменные курсы, темпы экономического роста, то они стараются развивать не только добывающие отрасли.
Пока Россия настолько зависима от экспорта нефти и других сырьевых товаров, получаемые доходы являются неустойчивыми, что мы сейчас и наблюдаем. Однако помнить об этом и проводить ответственную экономическую политику мешают политические механизмы ресурсного проклятия.
Рецепт от болезни
Существует несколько различных способов борьбы с «голландской болезнью». Первый — «стерилизация» валютных доходов от экспорта сырья через покупку иностранной валюты (обычно долларов) центральными банками и создание, а также пополнение таким образом суверенных фондов национального благосостояния. Этот способ применялся в России с начала 2000-х годов и в большинстве других стран-ресурсоэкспортеров. И в общем-то он позволил довольно легко пройти кризис 2008–2009 годов, когда из накопленных международных резервов, составивших примерно $600 млрд к началу августа 2008 года, на поддержку рубля и другие антикризисные меры пришлось потратить треть (примерно $200 млрд). К счастью для властей, цена на нефть после этого довольно быстро возобновила рост и резкий спад сменился вялым ростом и стагнацией, в которой российская экономика, по сути, пребывает с прошлого кризиса. Накопление резервов происходило и после 2009 года, но гораздо более медленными темпами. Этому помешал начавшийся в 2011 году отток капитала из страны, вызванный в значительной степени политическими факторами. В период резкого обесценения рубля осенью 2014 года Центральный банк также использовал накопленные резервы для его поддержки, но довольно быстро (к ноябрю) понял, что нет смысла тратить столь ограниченные ресурсы при неопределенности будущей цены нефти, и рубль отпустили в «свободное плавание».
Другой способ избежать укрепления реального обменного курса отечественной валюты — это активно стимулировать сбережения в стране. Есть хорошо известное макроэкономическое тождество, верное для долгосрочного периода: национальные сбережения (частные плюс государственные) за вычетом инвестиций внутри страны равны чистому оттоку капитала из страны. Таким образом, чистый отток капитала в период сырьевого бума вырастает, уменьшив реальный курс национальной валюты.
Данные сбережения должны направляться в человеческий капитал и инфраструктуру. Но опять-таки, политические механизмы ресурсного проклятия зачастую препятствуют этому. Российский пример подтверждает данный тезис. Деградацией научно-технического образования наше государство озаботилось лишь совсем недавно — и то по геополитическим соображениям, поскольку нужны кадры для военно-промышленного комплекса. Инновационные сектора не обладают достаточными лоббистскими возможностями и не имеют достаточно институциональных механизмов, чтобы создавать для себя равные с сырьевыми секторами возможности в период ресурсного бума.
Наконец, третий способ — защита отстающих секторов протекционистскими мерами (к этим мерам прибегало большинство ресурсообеспеченных развивающихся стран в 1950–1970-е). К сожалению, история протекционизма показывает, что на один удачный случай приходится несколько неудачных. Промышленная политика в России в последние два десятилетия была крайне непоследовательной, хотя были и удачные примеры, например локализация производства импортных автомобилей. В последние лет восемь она проводилась путем создания и развития крупных государственных корпораций, деятельность которых очень непрозрачна и не всегда эффективна.
К сожалению, универсального рецепта по преодолению последствий «голландской болезни» не существует, как это обычно и бывает в экономике. Оптимальная комбинация мер должна определяться с учетом экономических и политических институтов в конкретной стране. Кроме того, следует разделять меры, условно говоря, на «профилактические» и «лечебные». Первые следует применять в период экономического подъема или нулевой динамики, вторые — в период кризиса. Поскольку сейчас российская экономика находится в стадии сильнейшего кризиса, профилактика уже запоздала. Выбор же эффективных «лечебных» средств в экономике — это пока скорее искусство, нежели наука.
Все рецепты проведения диверсификации можно разделить на две группы: проведение «правильных» институциональных преобразований, создающих стимулы для предпринимательской активности, и проведение промышленной политики. Международные исследования последнего десятилетия показывают, что эффективная промышленная политика — это не директивная политика выбора отраслевых приоритетов, а правильно построенный процесс взаимодействия государства и бизнеса.
