Никакой ловушки: почему Россия осталась страной со средними доходами
Осенью 2008 года правительство утвердило «Концепцию социально-экономического развития России до 2020 года», согласно которой реальные доходы населения к концу этого периода должны были вырасти на 70%, средний класс — составить более половины населения, а семья из трех человек — проживать в 100-метровой квартире. Сегодня ясно, что время принятия этого документа было лучшим моментом для России в первой четверти, если не в первой трети, XXI столетия.
От роста к стагнации
2020 год почти наступил, а россияне так и не стали богатыми. Их средняя зарплата, увеличившись за 2000–2007 годы в 8,8 раза в долларах по рыночному курсу, за следующие 12 лет практически не изменилась. Доля россиян, получающих доходы ниже прожиточного минимума, сократилась с 2000 по 2008 год на 15,7 п.п., но за последующие годы — лишь на 0,6. Крайне высокие по европейским меркам темпы роста 2000–2007 годов. (в среднем 7,2% в год) сменились в 2008–2018 годы мизерным средним показателем в 1,3%. Традиционных объяснений немало: от падения цен на нефть до коррупции и внешней политики. Но, на мой взгляд, есть и более фундаментальные причины.
За последние полвека десятки стран попытались прорваться из бедности к благосостоянию, но удалось это далеко не всем. Если обратиться к банальному списку подушевого ВВП в рыночных ценах, то водоразделом следует считать среднемировой показатель, который при разных методиках подсчета находится в рамках от $10,6 тыс. до $11,4 тыс. Россия при применении любой из них оказывается в середине, отклоняясь от нее в ту или иную сторону на доли процента.
Условия успеха
Какие же страны успешно прошли критический рубеж, а какие пока не смогли его взять? Первые распадаются на три группы — производителей энергоресурсов (Катар, ОАЭ, Кувейт, Бруней, Бахрейн, Саудовская Аравия и Оман); группу успешных индустриальных государств (Сингапур, Гонконг, Южная Корея, Тайвань и балансирующая на грани Малайзия) и группу посткоммунистических стран, успешно вернувшихся в Европу (Словения, Чехия, Эстония, Словакия, Литва, Латвия, Венгрия, Польша, Хорватия и Румыния). Иные страны, кроме европейских и североамериканских, в верхней части списка представлены небольшими островными государствами, Израилем, Уругваем и опять-таки находящейся на рубеже Аргентиной. Вторые составляют крайне разношерстное собрание (от Китая и Бразилии до Белоруссии и Кении), успехи и неудачи каждого из участников которого имеют собственные объяснения.
Понятно, для того, чтобы рентная экономика смогла ворваться в «первый мир», необходимо относительно небольшое удельное количество претендующих на свою долю в нефтяном изобилии. Выручка от нефтегазового экспорта в странах Персидского залива в пересчете на число их граждан составила в 2018 году от $238 тыс. в Катаре до $12,4 тыс. в Саудовской Аравии против всего лишь $1,3 тыс. в Азербайджане, $1,9 тыс. в России и $2,3 тыс. в Казахстане. Дополнением к высоким удельным доходам должно стать и ответственное управление страной (во многом обеспечиваемое формальной связкой власти и собственности), основанное на осознании ограниченности сырьевых запасов. Там, где все эти факторы есть в наличии, мы имеем Дубай; где есть только часть — Астану, а где нет вообще ни одного — Каракас. Печальный вывод из сказанного состоит в том, что Россия может, пользуясь своей «энергетической сверхдержавностью», многим «перекрыть кислород», но не может стать экономически развитой страной.
Место в цепи
Альтернативным вариантом развития является оптимальное встраивание в производственные цепочки индустриального мира, как это в свое время получилось у «азиатских тигров». Но такая стратегия требует огромных усилий, она сопряжена с жестким ограничением потребления в пользу инвестиций и предполагает тяжелейшую конкуренцию за доступ на мировые рынки. Важнейшей гарантией успеха в этом случае является ориентация на технологического лидера (можно вспомнить теорию «гусиного клина») и наличие практически неограниченного рынка (в 1974–1988 годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74% соответственно обеспечивался экспортом продукции в США). Эта стратегия для России была нереализуема как по причине глубокого отставания в промышленности, так и из-за неумения и неготовности включиться в глобальное разделение труда.
Наконец, третьей опцией, которой воспользовались страны Центральной Европы и некоторые постсоветские республики, стала всесторонняя интеграция в политическую структуру, которая изначально представляла собой экономику «первого мира». В этом случае эффективность экономической политики тех или иных правительств была вторичной: Польша и Венгрия, Хорватия и Литва стали частью одной хозяйственной системы, даже периферия которой давала фору любым соседям. Масштабная переориентация экспорта, переход на европейские цены и зарплаты, относительно единые социальные стандарты — все это гарантировало транзит из одного состояния в другое. Будь, например, Белоруссия принята в Евросоюз вместе с государствами Балтии, она, быть может, вполне успешно соревновалась по уровню благосостояния с Польшей. Но, так как по старой российской/советской границе проходили условные рубежи «Европы», большинству постсоветских государств пришлось бы доказывать свое право на европейскость (как это делает сейчас, например, Украина). А пока доказательства рассматриваются и взвешиваются, разрыв в средней зарплате в Украине и Польше превысил трехкратный.
Упущенный шанс
Поэтому не стоит удивляться, что Россия резко затормозила. Рост в 2000-е годы был сугубо восстановительным, он базировался на существенном увеличении потребительских расходов, обусловленном примерно в равной степени нефтяными сверхдоходами и экономией на инвестициях. При этом основным локомотивом развития были те отрасли сферы услуг, которые фактически отсутствовали в 1990-е (банковский и страховой бизнесы, розничная торговля, общественное питание и гостиничный бизнес, не говоря о мобильной связи и интернете), но довольно быстро достигли уровня насыщения спроса. После 2008 года все факторы, которые могли быть использованы для роста, сыграли против России: удельная бедность ее ресурсной базы; неготовность к индустриальному прорыву и объективная недостаточность человеческого капитала; не позволяющие куда-либо интегрироваться масштабы и, наконец, имперские комплексы, удерживавшие страну от сотрудничества с ведущими экономическими центрами на вторых ролях. При этом относительно высокий уровень благосостояния, достигнутый к 2008 году, не смог трансформироваться в устойчивый рост, так как расти было нечему: в стране не было той конкурентной почвы, «пролившись» на которую деньги населения могли породить побеги развития. Повышавшиеся доходы высасывались бюджетом и монополистами, а также трансформировались в рост импорта, так что дальнейшая траектория выглядела предопределенной, причем если в 2008-м имелась хотя бы гипотетическая возможность выбора модернизационной парадигмы, сейчас об этом не может идти и речи.
При этом не стоит называть нынешнее состояние «ловушкой средних доходов». Это «ловушка низких доходов» — таких, которые не позволяют состояться никакой экономической культуре, кроме культуры выживания. Именно выживание будет все более важным элементом стратегии россиян. Вполне вероятно, что, продержавшись в относительной стагнации на протяжении последнего десятилетия и не изобретя никакого инструмента для развития, Россия в 2020-е годы начнет откатываться назад, что может стать триггером для существенных социальных и политических потрясений. И пока не похоже, что действия властей могут как-то исправить ситуацию в будущем.
