Последний вопрос Немцова: когда российская экономика рухнет?
Два года без перемен
Моя последняя развернутая беседа с Борисом Немцовым состоялась в середине октября 2014-го. Крым уже стал российским, война на востоке Украины полыхала вовсю, против России были введены западные санкции, цены на нефть пошли вниз и достигли $85. Я рассуждал о том, насколько серьезным для экономики может оказаться такое развитие событий и что будет, если цены на нефть будут двигаться дальше вниз. Общий вывод звучал так: российская экономика является весьма устойчивой, ее главная опора — сырьевой экспорт, а поскольку спрос на сырье в мире не снижается, то ждать резкого и глубокого кризиса не следует; валютные резервы Банка России хотя и поистощились, но позволяли не бояться давления на платежный баланс, связанного с необходимостью для экономики платить по внешнему долгу; постепенная девальвация рубля компенсирует для бюджета снижение нефтяных цен, а фискальные резервы Минфина при проведении политики сдерживания бюджетного дефицита позволяли на какое-то время гарантировать исполнение бюджетных обязательств.
Борису казалось, что шок от падения нефтяных цен и оттока капитала для насквозь прогнившей, коррумпированной, монополизированной, огосударствленной российской экономики окажется настолько сильным, что она неизбежно рухнет.
Увы, сказал я, этого не случится ни при $60, ни даже при $40. Я не хочу и не могу защищать российскую экономическую модель, которая настолько же далека от свободного рынка, как Зимбабве от Монголии. Я не меньше всякого знаю и об уровне коррупции, и о государственном рэкете, и о реальной роли государства во всех его проявлениях в экономике. Это все может резко снизить эффективность экономики, замедлить скорость ее роста, привести к падению жизненного уровня населения, но не может стать причиной краха экономики. Более того, я могу гарантировать, что при сдержанной денежно-бюджетной политике перед властями как минимум в течение двух лет не встанет неразрешимых экономических проблем; одним словом, для политической системы кризис будет достаточно мягким.
Через месяц после этого разговора цена нефти упала до $60, еще через месяц случился декабрьский валютный кризис, и Борис позвонил мне и сказал: «Ну, ты видишь! Я же говорил, все рушится!» Я возразил, что валютный кризис является целиком и полностью рукотворным — слишком много ошибок допустило руководство Банка России, — но именно поэтому его относительно легко будет преодолеть. Именно это и случилось в последующие недели, и хотя нефть снизилась до $45, никаких серьезных ударов российская экономика не получила.
Через год с небольшим после той дискуссии один из ее участников спросил у меня: «Ну как, один год из двух уже прошел. Значит, через год экономика рухнет?» «Увы, — ответил я, — не рухнет ни через год, ни через два». «Как же так? Ты же давал ей всего два года?» Я понял, что именно такой вопрос мне сегодня задал бы и Борис, и пообещал на него ответить не в двух словах, а поподробнее.
Россия не СССР
Экономика в принципе бессмертна. Я не могу припомнить в истории человечества за последние пару сотен лет эпизод, когда экономическая жизнь в какой-либо стране полностью остановилась. Даже в самые тяжелые военные годы люди продолжали работать и производить продукты питания, одежду, обувь; продавать их или обмениваться ими. Да, порою эта деятельность сильно сжималась в размерах, но… Она не исчезала никогда. Поэтому сама по себе фраза «экономика рухнет» не вполне корректна. Экономика может упасть на 10%, или даже на 20%, или даже на 30%, но она не может остановиться.
В ответ на это мне часто приходится слышать: «А как же Советский Союз, он же рухнул?» Но советская экономика была плановой, то есть основные решения о том, что и сколько производить, кому и по какой цене продавать, принимали чиновники в кабинетах Госплана — Госснаба — Госкомцен — Госкомтруда и т.д. То есть именно они пытались обеспечить равновесное состояние экономики, ее сбалансированность, которая позволяет ей чувствовать себя устойчиво. И к концу 80-х годов эту функцию чиновники больше исполнять не могли. Экономика становилась все более разбалансированной, в ней развивался полномасштабный кризис, главным проявлением которого стали тотальный дефицит и фактически повсеместное введение талонной системы.
В рыночной экономике поддержание равновесия обеспечивается свободой движения цен. Именно поэтому ключевым моментом в переходе от плановой экономики к рыночной является освобождение цен от государственного контроля. Как только этот шаг делается, в действие вступают рыночные механизмы, которые приводят экономику к равновесному состоянию. Понятно, что переход к свободным ценам является необходимым, но недостаточным шагом, и может получиться, как это было в России в первой половине 90-х, что равновесие экономики поддерживается за счет высокой инфляции.
Советская экономика с начала 1991-го находилась в настолько разбалансированном состоянии, что привести ее в равновесие усилиями чиновников было уже невозможно. Советское правительство при премьере Павлове попыталось и конфискационную денежную реформу провести и восстановить директивные методы контроля за деятельностью предприятий, но это не помогало. Радикальное изменение в экономике наступило с января 1992-го, когда правительство Ельцина — Гайдара либерализовало большинство цен и курс рубля, что позволило экономике постепенно начать восстанавливать равновесие.
Равновесие и бедность
Как бы я ни относился к нынешнему политическому режиму в России, не могу не признать, что основа рыночной экономики — свободные цены и свободный курс рубля — пока не подвергается сомнению и никаких попыток регулировать в массовом порядке цены или замораживать их властями пока не предпринималось. Точно так же пока ничто не угрожает свободе движения курса рубля. А раз российская экономика по своему характеру является рыночной и равновесие в ней обеспечивается движением цен и движением курса рубля, то она обречена всегда стремиться в кратчайшие сроки вернуться в сбалансированное состояние, из которого ее могут вывести внешние (цены на нефть) или внутренние (решения властей) шоки.
А равновесие российская экономика может найти и при цене нефти в $50, и при цене в $30, и (страшно сказать) при цене в $10. Да, курс доллара в последнем случае может улететь далеко за 100 руб., а инфляция превысить 20%; возможно, экономика потеряет еще 3–5% ВВП и откатится с сегодняшнего 11-го на 15-е место в мире. Банк России уже начал достаточно активно поддерживать бюджет эмиссионными деньгами (примерно 1% ВВП в 2015 году), а Минфин давно вышел за пределы «неприкосновенного» трехпроцентного уровня бюджетного дефицита (если принять во внимание все квазибюджетные расходы, финансируемые за счет ФНБ или Банка России), и это неизбежно будет вести к дальнейшему падению рубля, сохранению высоких темпов инфляции, снижению уровня качества жизни россиян. Но пока даже 30-процентный рост цен в год не представляется реалистичным — с 2000 года в мире, если не брать в расчет государства, находившиеся в состоянии войны, было всего десять стран, «позволивших» себе инфляцию в 30% в год и выше.
Вряд ли даже такой сценарий можно будет назвать крахом экономики. Тем более что россияне совершенно спокойно проглотили десятипроцентное снижение уровня потребления в прошлом году и, значит, эту политику — перекладывания всего бремени кризиса на население — российская власть может продолжать.
Пассивные пессимисты
Когда мы говорим о крахе экономики, то мы имеем в виду восприятие положения дел в общественном сознании. В СССР признаком краха экономики стали талоны. Сегодня для кого-то крахом привычной жизни явилось то, что он не смог купить себе новый автомобиль (и таких людей в России в прошлом году было миллиона два с половиной, если считать с членами семей). А для кого-то не является крахом ситуация, когда твои доходы опускаются ниже прожиточного минимума (по данным правительства, таких людей в России больше 22 млн человек, их количество увеличилось на 3 млн за один год). Можно ли измерить это восприятие краха? Наверное, да. Для этого и существуют социологические опросы. Которые пока не показывают бурю. И ФОМ и Левада-центр дают примерно одинаковые оценки: половина населения воспринимает текущую экономическую ситуацию как среднюю (нормальную), а чуть больше трети — как плохую.
При этом хорошо видно, что ситуация меняется, и достаточно быстро: с мая прошлого года (по данным ФОМа, который проводит ежемесячный опрос на эту тему) соотношение «оптимистов» и «пессимистов», составлявшее почти 2:1, снизилось до 1,15:1. Поскольку никакого света в конце тоннеля пока не видно, а все кризисные явления в экономике в ближайшее время будут только нарастать, то следует ожидать, что количество «пессимистов» будет постепенно расти. Но с другой стороны, за тот же 2015 год оценка населением вероятности проявлений общественного протеста уменьшилась, то есть пока что экономические проблемы не ощущаются как катастрофа в головах населения, но хорошо видны в холодильниках.
Военно-политическая авантюра на востоке Украины дорого обошлась российской экономике, и здесь я имею в виду не столько эффект финансовых санкций, сколько изоляцию России от процесса глобального разделения труда. И этот негативный процесс только усиливается в результате российских контрсанкций против Европы, Америки, Турции, в результате шапкозакидательской кампании по импортозамещению, в которой сгорают, как в топке паровоза, миллиарды бюджетных рублей. Все это будет вести к технологическому отставанию российской экономики, к еще большей ее зависимости от всего импортного, но это не станет ее коллапсом.
Более того, как и в любой экономике, а в рыночной особенно, всегда будут находиться предприниматели, у которых жадность побеждает страх. Которые будут готовы рисковать своими деньгами, имуществом и даже свободой, чтобы попытаться реализовать свою мечту. Да, сегодня их меньше, чем вчера, а вчера было меньше, чем 10–15 лет назад. Но именно поэтому объем инвестиций в российской экономике снижается уже третий год подряд. Возможно, этих людей завтра будет еще меньше, и это означает, что пределом мечтаний для российской экономики в среднесрочной перспективе будет однопроцентный рост.
Несомненно, все это станет катастрофой для России в историческом плане: наша страна так же, как она пропустила «сланцевую революцию» в нефтегазодобыче, пропустит прорывы в биотехнологиях и автомобилестроении, в создании искусственного интеллекта и в генной инженерии. Правительственные эксперты будут называть все это термином «ловушка среднего уровня доходов», объясняя, что не одни мы такие, что попасть в эту ловушку норма, а миновать ее или вырваться из нее исключение. А для простых россиян это все выльется в нарастающее, практически вечное отставание по уровню и качеству жизни не только от наиболее развитых стран, но и от стран Прибалтики и Восточной Европы, которые всего 25 лет назад были с нами рядом.
Вот таким был бы мой ответ Борису. И сегодня я бы снова ему сказал: «Не могу нарисовать сценарий, в котором в течение двух лет случается настолько резкое ухудшение ситуации в экономике, что оно приводит к политическим изменениям в России».
