Как Юрий Лужков стал воплощением московского госкапитализма

Первые ассоциации, возникающие при упоминании Юрия Лужкова, — «кепка», «мэр», «хозяйственник». И уже вторым слоем, возможно, «пчелы», «Крым и Севастополь». Еще до эпохи «Крымнаш» Лужков требовал отдать эти территории России. Словаря крылатых слов и выражений в отличие от Виктора Черномырдина он не оставил, хотя и бывали красивые пикировки с политическими оппонентами: «Станцию Чубайс мы уже проехали». И Анатолий Чубайс в ответ: «Только линия оказалась кольцевой!»

Homo soveticus в постсоветских обстоятельствах

Лужков провел 18 лет, а точнее, с учетом председательства в Мосгорисполкоме, 20 лет в московской власти. Лужковская Москва «с башенками» — икона антистиля: вкус не был сильной стороной безальтернативного мэра, переназначаемого, а затем выигравшего три электоральные кампании в городе.

Начальник в фирменной кепке, объезжающий стройки и свое хозяйство, — главный из образов градоначальника, внушавшего доверие. Жена — «талантливый предприниматель». Это словосочетание тоже пошло пусть и в неширокие, зато элитные массы. Лужков, стандартный советский управленец с инженерным образованием, в новых обстоятельствах стал символом нового русского «капитализма друзей» — той его модели, какую он сам построил в вверенной ему Москве. В столице он переиграл своего вечного оппонента Чубайса, отказавшись от федеральных моделей приватизации: Москва стала его личным государством, обремененным еще и федеральной властью.

Ставка на себя

Важный момент: власть Лужков всегда поддерживал. Но лишь тогда, когда чувствовал, что она действительно власть или постепенно ею становится. Поддерживал Бориса Ельцина. Оборонял Белый дом в 1991-м. Был на стороне президента в 1993-м, в 1995-м был вовлечен в проект партии власти «Наш дом — Россия», в 1996-м, на президентских выборах, подставил Ельцину плечо. Но, когда власть начала уходить из рук первого российского президента, перешел в другой лагерь — поставил на Евгения Примакова. По сути, на себя самого.

У него были как минимум премьерские амбиции, как максимум — президентские. По дороге к этой новой власти в сентябре 1998 года лужковцы, примаковцы и зюгановцы в Думе не пустили Черномырдина обратно в премьер-министры, сорвав самый очевидный для Ельцина в то время вариант преемничества. Если бы не они, политическая история России развивалась бы иначе.

Поддерживая президента, он в 1990-е годы выступал оппонентом федерального правительства. Так Лужков невольно подчеркивал президентский характер власти в России. Кроме того, надо понимать: он сам хотел быть правительством.

В нем было что-то от Никиты Хрущева — рост, манеры, некоторая, деликатно выражаясь, противоречивость шагов и высказываний. И политическая жесткость: с оппонентами он был безжалостен, всегда оставался политиком таранного типа. Очень некрасивая была история, когда Лужков и его предшественник на посту городского головы Гавриил Попов написали отвратительную статью об умершем Егоре Гайдаре. Месть — блюдо, которое подают холодным, но не до такой же степени. В конце правления полюбил Сталина: в 2010-м к Дню Победы мэрия развешивала плакаты с изображением генералиссимуса.

Фельдъегерь с пакетиком

Привычка бескомпромиссно додавливать оппонентов, которых он считал слабее себя, сыграла с ним злую шутку. Полагая, что реальный президент — это Владимир Путин, Лужков недооценил немаленькие полномочия президента формального — Дмитрия Медведева. После обмена резкими комментариями между пресс-службой Кремля и лужковскими СМИ Медведев и повел себя как глава государства — снял мэра с должности с обидной формулировкой «в связи с утратой доверия».

С указом об отставке прибыл безликий фельдъегерь с пакетиком. Никто не вступился за любимого мэра — ни в элитах, ни тем более в народе, который совершенно по нему не скорбел, а принял отставку как должное: государство авторитарное — правила игры тоже авторитарные. Спикер Думы Борис Грызлов тогда невольно и неожиданно точно сказал: Лужков забыл о своем месте в системе власти… Ничего личного. Никакого конфликта идеологий. Всего лишь забвение иерархии и правил поведения внутри системы.

Система безжалостно и бесчувственно, как искусственный интеллект, выбросила Юрия Лужкова, хотя он был одним из ее краеугольных камней. Давно сказано: незаменимых у нас нет. Дальше сам.

Лужков занимался бизнесом. Мелькал в австрийском Китцбюэле, Латвии, Лондоне. Что-то выращивал в Калининградской области и, наверное, в этом качестве казался органичным.

Незадолго до смерти появился на собрании, посвященном 90-летию Примакова. Долго, минут двадцать, вспоминал о Евгении Максимовиче… Это было последнее появление на публике, в чем-то трогательное проявление политической верности. И прощальное.