Как не спутать социальный протест с социалистическим

Призрак бродит по России, призрак коммунизма. На этот раз в отличие от оригинала классиков Маркса и Энгельса 1848 года издания это не призрак — провозвестник революции, а призрак прошлого. Участившиеся разговоры о неизбежном левом повороте и в российской политике, и в перестройке партийной системы в связи с запросом на левую партию — это, можно сказать, подготовка к вчерашней войне.

Не за, а против

Едва ли стоит путать левый протест и возмущение несправедливостью, социальное недовольство и социалистическую революцию (или эволюцию). Если существенная часть населения оказалась крайне недовольна изменением пенсионного возраста и проголосовала за коммунистов или элдэпээровцев на региональных выборах — это не означает, что коммунизм восстал из гроба.

Голосовали не за коммунистов, а против «Единой России». Возмущались не либерализмом в решении о пенсиях, а тем, что оно нарушило один из ключевых пунктов неписаного социального контракта путинской эпохи — не трогать основы социальной системы. Социализм и коммунизм здесь вообще ни при чем.

Падает рейтинг «Единой России», а не поднимается рейтинг левых. Если в декабре 2017 года, по данным Левада-центра, за ЕР готовы были проголосовать 37% избирателей, то в августе 2018 года таких набралось 28%. Однако рейтинги КПРФ и «Справедливой России» остались теми же самыми — 9 и 3% соответственно. Примерно та же картина и с ЛДПР — 11%.

Так что это не спрос на новую левую партию, а кризис партийной системы как таковой. В декабре 2017-го 17% сказали, что не стали бы вообще голосовать. В августе 2018-го таких было уже 22%. Респонденты, которые уже определились с тем, что в любом случае пойдут на выборы, более активно стали использовать опцию «испортил/унес бы бюллетень» — 7% в августе 2018-го против 2% в декабре 2017-го.

В сентябрьском рейтинге доверия институтам власти от Левада-центра партии занимают предпоследнее место из 19 пунктов: на одну позицию выше Госдума, на одну ниже крупный российский бизнес. Разумеется, в неимитационном смысле партийная система уже давно умерла — это меню, которое потребителю-избирателю просто не нужно, из него нечего выбирать. И перестройка системы, если она задумана политическим руководством в том же виде, в каком это делалось всегда, не спасет российские квазипартии: еще одна фейковая социал-демократическая или просто левая организация, созданная в политалхимической лаборатории, едва ли окажется съедобной.

Со стороны предложения в партийной политике спрос разбудить практически невозможно. Он будет рождаться снизу — или никак. И вообще он носит непартийный и внеидеологический характер.

Спрос на перемены

На самом деле политический спрос формируется совершенно в другой логике. Да, есть спрос на социальную справедливость. Но он абстрактный — не красный, не розовый, не белый и не зеленый. Партийная система лишь часть спросовых ограничений. В целом их лимитирует отсутствие политической (кстати, и экономической тоже) конкуренции как таковой, в том числе конкуренции новых лиц.

Люди хотят перемен. В августе 2017 года мы с Денисом Волковым провели исследование о готовности граждан к изменениям. 42% выступили за радикальные перемены, 41% — за постепенные. В мае 2018 года Левада-центр по той же всероссийской выборке повторил тот же вопрос: «Какие перемены нужны?» — и оказалось, что доля желающих радикальных изменений резко увеличилась — до 57%, градуалистские перемены предпочли меньшее число респондентов — 25%.

Более подробный анализ показывает, что «радикалам» по большому счету все равно, в чем будет заключаться смысл изменений, — этот спрос крайне неопределенный. Граждане просто хотят жить лучше и выпрыгнуть из бермудского треугольника инфляции, низких доходов и рисков безработицы. В этой ситуации им безразлично, под каким флагом и кто обеспечит доставку перемен — Путин, Сталин, Кудрин, Зюганов. Несколько лет до выборов 2018 года люди жили в логике «лишь бы не было хуже». За это, собственно, и голосовали в марте на президентских выборах (а вовсе не за Путина как такового, он здесь выступал в качестве «мистера Лишь-бы-не-было-хуже»). В данном случае — на фоне невысоких ожиданий — «не хуже» синонимично понятию «лучше». А последние шаги государственных менеджеров, и в том числе самого главного из них, в социальной сфере резко испортили социальные настроения. Кстати, на этом фоне затевать «обеление» самозанятых — это значит просто объявить социальную войну собственному народу, у которого и так падают реальные располагаемые доходы.

Так что реакция населения на все социальные причуды лета—осени 2018 года не просто не левая, а самая что ни на есть рациональная. Ощущение социальной несправедливости усугубляется с каждым новым шагом властей, озабоченных только одним — пополнением бюджета. А в условиях непрозрачности политических бюджетных целей это подрыв принципа «No taxation without representation». Если партии и государственные институты представляют только себя, а извлеченные налоги могут пойти на что угодно, в том числе на финансирование надвигающейся гонки вооружений, — откуда возьмется доверие вообще к какому-либо проекту, поддержанному государством, в том числе партийному?

Можно называть новый низовой запрос популистским. В Европе как раз и происходит замещение левых партий популистскими движениями и лидерами, ухитряющимися в своей риторике соединять несоединимое — правый и левый дискурсы. Действительно, новый запрос на перемены не артикулирован сколько-нибудь четко. У него нет лидера, организации и идеологического окраса. Но едва ли можно назвать популизмом требование минимальной справедливости от политической системы, которая работает или вхолостую, или на саму себя, тратя собранные с граждан деньги на покупку их же лояльности. Политическая система оказывается внутренне тавтологичной.

Эта болезнь лечится. Комбинация лекарств «конкуренция + ротация» позволяет по крайней мере вывести больного из депрессии. Если, конечно, целью политического управления не является искусственное поддержание этой депрессии.