Зачем России новый план ГОЭЛРО

Фото: Пресс-служба

Гидроэнергетические предприятия России практически не заметили экономических санкций 2022 года. Отрасль страдает из-за недостатка импортной микроэлектроники и отсутствия четкого плана собственного развития

Говоря о текущем состоянии российской гидроэнергетики, требуется небольшой экскурс в историю, чтобы помнить, как мы перенимали мировой опыт ранее. При строительстве Днепрогэс — «жемчужины ГОЭЛРО» и до 1956-го крупнейшей гидроэлектростанции Европы — использовалось в основном американское оборудование General Motors и General Electric. Но еще 100 лет назад на Ленинградском металлическом заводе (ЛМЗ) появилось бюро водяных турбин. А его главный конструктор Иван Вознесенский отправился в турне по ряду европейских стран для того, чтобы, как сейчас сказали бы, перенимать опыт.

Наравне с поставками готового оборудования Вознесенского интересовало то, что сегодня называют трансфером технологий. Первая гидротурбина по проекту ЛМЗ была изготовлена и отгружена заказчику в 1924 году для Окуловской ГЭС. К началу 30-х ЛМЗ уже изготовил 57 гидротурбин суммарной мощностью 26,155 МВт по собственным проектам.

Самой мощной гидротурбиной, изготовленной ЛМЗ, являлась гидротурбина Саяно-Шушенской ГЭС — 650 МВт. Второй по мощности — гидротурбина Красноярской ГЭС (508 МВт). В послевоенные годы предприятие также освоило серийный выпуск паровых турбин мощностью 800 МВт и 1000 МВт. В 1977 году была создана и запущена в эксплуатацию самая крупная в СССР паровая турбина мощностью 1200 МВт. Таким образом, на протяжении не одного десятилетия Советский Союз занимал второе (как раз после США) место в списке стран — мировых лидеров в области машиностроения.

В отличие от многих других достижений советский энергомашиностроительный задел не был растрачен за время рыночных реформ 90-х годов. По крайней мере, в 2014 году, когда на фоне первых масштабных западных санкций в России впервые заговорили об импортозамещении, эксперты констатировали: на сегодняшний день страна в состоянии полностью обеспечить себя оборудованием для ГЭС. Конкретнее: речь велась об основном энергетическом оборудовании — гидротурбинах и гидрогенераторах, а также о механическом оборудовании — затворах, сороудерживающих решетках, крановом оборудовании всех видов, металлоконструкциях.

Оптимизму способствовали итоги программы перевооружения, запущенной гидроэнергетическими компаниями еще в 2010 году. Причиной стала крупнейшая отраслевая техногенная катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС. В результате за прошедшее десятилетие было заменено более 150 гидротурбин, свыше 130 гидрогенераторов, больше 100 силовых трансформаторов. Поэтому прошлогодние санкции коснулись гидроэнергетики в гораздо меньшей степени, чем, скажем, тепловой генерации.

Если будет поставлена задача, то машиностроительный комплекс готов производить генераторы и турбины в объеме 4 ГВт в год, заверяют машиностроители. И здесь у них есть вполне отчетливый коммерческий интерес — создание новых мощностей гидрогенерации может обеспечить предприятиям энергомашиностроения выручку в размере 50–60 млрд руб. до 2035 года, то есть 3–4% от среднегодовых показателей. А благодаря запланированной на ближайшие шесть лет модернизации они могут выручить более 70 млрд руб. В этом смысле соответствующие решения по развитию гидроэнергетики будут только стимулировать наращивание объемов профильного отечественного машиностроительного производства.

Другое дело, что в 90-е на действующих электростанциях в рамках реконструкции и технического перевооружения более активно использовались импортные комплектующие. Отчасти из-за поиска оптимального соотношения цена — качество. Отчасти из-за закрытия, деградации или перехода на лицензионные технологии профильных отечественных производств. Подобное «размывание технологического суверенитета» проявилось, прежде всего, в вопросах, касающихся закупок электронного оборудования для систем АСУ, автоматики, релейной защиты.

От проблем в сфере микроэлектроники сейчас страдает не только гидроэнергетика. Но здесь, наряду с санкциями, ограничивающими поставку в Россию чипов и полупроводниковых заготовок, подчас ситуацию осложняют и действия российского правительства. Речь идет о требовании к производителям измерительных и других приборов, необходимых для безаварийной работы ГЭС, довести как минимум до 90% долю используемых отечественных электронных компонентов (микропроцессоров, микроконтроллеров, схем памяти и интерфейсных микросхем). Иначе под вопросом оказываются и господдержка, и получение заказов от тех же энергетиков.

Классический пример, когда вроде бы логичные и оправданные административные ограничения, если исходить из интересов отдельно взятой отрасли, становятся совершенно неоправданными в межотраслевом разрезе. При этом, скажем, со строительным машиностроением, от которого тоже критически зависит развитие гидроэнергетики, ситуация прямо противоположная. По оценкам отраслевых ассоциаций, в этом году темпы отечественного производства спецтехники составляют 6–8%, тогда как импорт зарубежных аналогов вырос на 16–50%. Проще говоря, здесь «глубине импортозамещения» уделяется не такое внимание, как в случае с чипами.

Плохо это или хорошо, зависит от угла зрения. В моменте возможность оперативно и сравнительно недорого закупать у дружественных стран строительную технику (а не ждать, пока ее выпустят местные производители) существенно облегчает наращивание темпов инфраструктурного (в частности — энергетического) строительства. Особенно, когда мы говорим о возведении новых гидроэнергетических генераций в Сибири или на Дальнем Востоке.

Машиностроение — это всегда развитие компетенций, или даже цепочки компетенций. Чем больше в стране производится хороших и разных машин и механизмов — тем выше квалификация ученых, инженеров, рабочих. И тем устойчивее технологический суверенитет и больше национальный инновационный потенциал.

История Ивана Вознесенского, который от закупок готовой продукции и через трансфер технологий перешел к организации уже непосредственно отечественного машиностроительного производства — лишнее тому подтверждение. В России сегодня немало людей, по таланту и энергии не уступающих Вознесенскому и другим создателям советской промышленности.

Но где и у кого им перенимать передовой опыт, который можно использовать и совершенствовать на родине? В США и ЕС подобные попытки со стороны российских инженеров, в силу нынешних геополитических реалий, непременно квалифицируют как промышленный шпионаж. Возможно, необходимые и недостающие нам наработки имеются у дружественных Китая и Индии. Но там скорее согласятся продавать России готовую продукцию, нежели делиться технологиями.

Разрешение данной коллизии еще больше актуализирует вопрос о необходимости единого координирующего центра, который управлял бы и поисками/разработками соответствующих ноу-хау, и обозначал бы рамку/конечную цель всех этих усилий. Иными словами, мы упираемся в отсутствие больших планов или проектов (вроде того же ГОЭЛРО), в равной степени учитывающих и интересы общенационального развития, и геополитические приоритеты, и специфику межотраслевого взаимодействия.

Дело здесь не в планировании ради планирования, а в постановке конкретных задач и целей, мотивирующих всех участников на результат: и чиновников, и топ-менеджеров госкомпаний, и предпринимателей. Поэтому было бы не продуктивно такой проект отдавать одному ведомству, будь то Минэкономразвития, Минэнерго или Минпромторг, при всем уважении к упомянутым учреждениям.

Если будет принято принципиальное политическое решение реализовать масштабную модернизационную инициативу в энергетике (допустим, ГОЭЛРО-2.0), ее нужно прорабатывать и модерировать так же, как и Концепцию технологического развития, которой занимаются в правительстве на уровне не ниже вице-премьера. Высокий уровень кураторства и обозначение четких и конкретных задач позволят избегать ситуаций, когда следование правильным лозунгам и тактическим интересам отдельных лоббистских групп оказывается более востребованным, чем учет суммарного долгосрочного выигрыша.