Он попал в [комплексный] план [модернизации и расширения магистральной инфраструктуры] как гипотеза. И статус этого проекта сейчас ровно такой — это гипотеза. Со своей не очень высокой жердочки я могу оценивать только грузовую базу. Когда у нас вся база в стране — это уголь, то, предъявляя очередной уголь в качестве грузовой базы, стоит десять раз подумать. Потому что уголь — груз хороший, но волатильный, сегодня есть, а завтра нет. И вообще, стоит ли тратить 1 трлн, чтобы вывозить уголь? Мы (и без моста. — РБК) обеспечим намеченные объемы транспортировки — 195 млн т годового объема угля в восточном направлении. Дальше двигать эту инфраструктуру решения нет.

Все эти государственно-частные партнерства в такой сфере мне тоже очень не нравятся. Мы будем инициировать пересмотр, но мы внимательно будем смотреть на интересы концессионеров, потому что это гражданско-правовые отношения. Там, где государство использует принуждение и наказание, я против частных проектов: это аморально и неэффективно.

Экономика

Максим Акимов — РБК: «Надо менять структуру рынка, а не монополизировать»

Мы подменяем главный мотив — добиваться, чтобы на этом участке никто не нарушал. А сейчас мотив — добиваться, чтобы нарушали как можно чаще, потому что денежный поток становится главным мерилом. Там, где государство должно обеспечивать базовые права граждан, оно должно присутствовать невзирая на расходы. Надо инфраструктуру осторожно, но системно передавать в руки публичной власти. Я думаю, речь можно вести о пяти-шести годах.

Правоохранительные органы должны оценить эти материалы. С моей точки зрения, в управлении этим проектом были допущены серьезные пробелы, но они во многом носили не субъективный, а объективный характер. 60% ошибок было допущено не на фазе имплементации, а в фазе подготовки. Подход: «Ура, побежали! Нам все понятно! Мужики, потом разберемся!» — это самое страшное. Не «ура, побежали», а где 70 переходов магистральных коммуникаций? Мы как законодательно будем стыковать интересы владельцев инфраструктуры и концессионеров? Как мы будем запускать готовые участки, не сдавая весь объект в эксплуатацию? Эти вопросы просто продуманы не были. Не был создан полноценный штаб. Это еще процентов 20 из 100. Ну, и процентов 20, наверное, — это какие-то злодеяния и, может, чья-то недобросовестность, нечистоплотность. Но процентов 80 — это два больших блока ошибок и некомпетентности.
 

В правительстве внимательно за этой ситуацией наблюдают. Вместе с перевозчиками, эксплуатантами инфраструктуры и топливными компаниями посмотрим, что мы здесь сможем сделать. Какой-то механизм нужен, иначе получится так: не добрали там, доберем в другом месте. Для меня как куратора отрасли это недопустимая модель.

Вариант [банкротства] — самый худший — неуместен по многим причинам, не только потому, что это крайне болезненная процедура, у компании есть большой вертолетный парк или потому, что бренд сам по себе дорог. Нам дорога структура рынка. Мы не можем все время отрезать. Это приводит к тому, что у нас остается одна компания, которая приходит и говорит: «Вы знаете, а у меня теперь тоже дела очень плохи, субсидию дайте». Это тупик. Я жду доклада Минтранса, в чем заключается новая системная модель бизнеса Utair. Подход — давайте дольем денег сейчас, но через два года мы к вам снова придем — меня не устроит. Если для этого надо вступить в переговоры с собственником, поменять менеджмент, привлечь новых акционеров — это открытые возможности. Мы рассматриваем варианты системного решения. Еще раз хочу сказать: жесткое решение лучше, чем несистемное. Самое страшное решение — несистемное, ситуативное.

Вышло мое поручение с графиком подготовки сделки. В течение года мы планируем ее закрыть. Там довольно суровый график. Но у нас, как всегда, суровость графика обуславливается ссылками на невозможность его исполнения. Я считаю, что умеренно оптимистичный прогноз на закрытие сделки — осень. Интерес есть не у одного игрока. Принципиально для нас обеспечить недискриминационный доступ к этой процедуре, открытые аукционные торги, так, чтобы люди поторговались и предложили лучшую цену.

В Южной Корее к интернету подключены 99% домохозяйств, а в России — только три четверти. Это же касается социальных объектов, у нас из 40 тыс. школ и учреждений среднего профессионального образования широкополосный доступ имеют только 6 тыс. Поэтому инфраструктура — нерешенная задача, не фиксация отсталости. Это шаг вперед. Миллионы людей перестанут при получении базовых услуг посещать бессчетное количество учреждений. Снизятся издержки на доставку товаров из-за бесшовного цифрового перемещения на основе единого электронного документа при трансграничных перевозках. Это горизонт года-двух.

В основе этого законопроекта лежат две вещи. Во-первых, возможность предотвращать оборот запрещенного контента. Почему-то здесь все сразу вспоминают разного рода политиков, блоги и сайты. Но 95% такого контента — это детская порнография, продажа оружия и другой криминал. Все об этом забывают и говорят, что мы душители свобод, побежали их блокировать, а они на митинг хотят. Я всегда привожу такой пример в отношении митингов. В 1989 году, помнится мне, я был участником этих событий — миллион человек вышли в Москве на демонстрацию. Миллион. У нас не то что интернета, у нас связи не было. Второй вопрос — безопасное функционирование Сети в случае недружественного вмешательства. Недаром мы просили уточнить перечень таких случаев. Если системы управления Сетью нет, а вмешательство есть, то рассуждать о том, нужна она нам была или нет, будет поздно. Вы просто не зайдете ни на один сайт. У нас лягут целые системы управления производствами, которые сейчас висят на общедоступной Сети.

Эффективность очевидна: это довольно незрелые технические решения. И это само по себе​ вызов. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы сценарий решения этой проблемы был другой. Но он не по вине государства перешел в эскалирующую фазу.

Я рассчитываю, что мне будет отведено достаточно времени политическим циклом для того, чтобы планы, о которых я говорил в начале интервью, реализовать. Я точно не строю ни ежедневную, ни годовую стратегию на том, что вдруг нас завтра всех отсюда погонят. Но в политическом мире бывает все. Я всегда, когда в новый кабинет захожу, — а у меня их было много — говорю себе: «Акимов, в этом кресле кто-то сидел до тебя. Это значит, что кто-то будет сидеть после. И вопрос не в том, сколько ты здесь просидишь, вопрос — как и с каким результатом». Это меня волнует больше всего.