Одно из наиболее известных кибероружий — вирус Stuxnet, обнаруженный в 2010 году на промышленных объектах Ирана. Эта программа, попав в блоки управления газовых центрифуг, предназначенных для получения обогащенного урана, выводила центрифуги из строя. Таким образом, впервые в истории кибератак вирус разрушал физическую инфраструктуру. Как сообщала газета The New York Times, программа была разработана совместно разведывательными службами США и Израиля и была предназначена для приостановки иранской ядерной программы.
Попытки ограничить разработку и распространение кибероружия на международном уровне уже предпринимались, напоминает консультант ПИР-центра Олег Демидов. «Наиболее представительной по составу участников инициативой» были предложения Группы правительственных экспертов по достижениям в области информатизации и телекоммуникаций в контексте международной безопасности ООН (ГПЭ; состоит из представителей 20 государств, включая Россию, США и КНР), говорит Демидов. В 2015 году она приняла доклад со сводом добровольных норм, по которым государствам рекомендуется предупреждать распространение «злонамеренных программных и технических средств в сфере информационно-коммуникационных технологий и использование пагубных скрытых функций».
В 2009 году похожие определения и меры были сформулированы в тексте межправительственного соглашения Шанхайской организации сотрудничества. «Соглашение считается единственным существующим многосторонним юридически обязывающим механизмом, ограничивающим деятельность государств по использованию информационно-коммуникационных технологий. Хотя де-факто большинство его норм и положений не получили практического развития и потому вряд ли могут считаться действующими», — говорит Демидов. В 2011 году Россия также выступала с концепцией конвенции об обеспечении международной информационной безопасности: документ предполагал введение понятия «информационного оружия» и описывал меры по ограничению его распространения в рамках «предотвращения военных конфликтов в информационном пространстве». Однако ни одна из этих инициатив ни к чему не привела.
На практике запретить разработку кибероружия практически невозможно, считает Алексей Лукацкий. «Это не ядерное оружие, для создания которого требуются уникальные компетенции и инфраструктура. Кибероружие сегодня может создать даже одиночка, и запретить ему это делать невозможно, даже несмотря на наличие соответствующих статей в уголовных кодексах многих стран. А уж внедрить запрет на международном уровне и вовсе представляется нереальным в среднесрочной перспективе. У нас на международном уровне не могут даже ядерное распространение в Северной Корее предотвратить», — говорит эксперт.
Фото: Jochen Tack / Global Look Press
Запретить кибероружие на международном уровне можно, но для этого в первую очередь надо дать этому термину корректное и полное определение, которого до сих пор не существует, отмечает Валентин Крохин, директор по маркетингу компании в сфере информационной безопасности Solar Security. «Необходимо, чтобы к запрету на кибероружие присоединились все государства. На данном этапе эффективность инициативы кажется сомнительной», — полагает он.
В ходе атрибуции кибератак правоохранительные органы и компании, занимающиеся компьютерной криминалистикой, анализируют множество различных факторов, по которым пытаются найти злоумышленников — место регистрации IP-адресов и доменов, участвующих в атаке, программный код, время проведения атаки и др. Но каких-либо единых принципов выявления источника кибератаки на международном уровне сейчас не существует, говорит Демидов. Однако это не мешает государствам обвинять друг друга в инициировании кибератак. Например, с начала 2017 года русских хакеров, якобы работающих на Кремль, обвиняли в атаках спецслужбы США, немецкая контрразведка, румынская служба информации, Минобороны Дании, норвежская служба безопасности, ряд французских политиков и источники The Guardian в правительстве Италии.
«Именно отсутствие правил атрибуции позволило сначала США, а затем и ряду европейских стран обвинить Россию в атаке на выборы, WADA, государственные органы и частные компании. При этом никаких доказательств не представлено, а санкции против нашей страны были введены. Это как обвинить и затем осудить человека за преступление без каких-либо доказательств и проведения суда. Сложно же такое себе представить? Поэтому, прежде чем обвинять какое-либо государство в киберагрессии, необходимо получить доказательства, которые бы принимались международным сообществом», — рассуждает Лукацкий.
Согласно опубликованным отчетам американских спецслужб, для атрибуции хакерских атак на сервера Демократической партии США в 2016 году использовались четыре основных параметра — принадлежность IP-адресов российскому адресному пространству, время, в которое осуществлялись атаки, применение веб-сайтов с русскоязычным интерфейсом и использование вредоносных программ, продаваемых на русскоязычных форумах. «Однако даже беглый взгляд на эти атрибуты позволяет сделать вывод, что атака могла осуществляться не только из России, но и из сопредельных государств — Белоруссии, Украины, иных стран СНГ. Это если не рассматривать вариант, что Россию хотели просто подставить и хакеры маскировались под российских», — говорит Лукацкий.
В обозримой перспективе вряд ли возможно создать некий единый универсальный алгоритм атрибуции на уровне международного права, считает Демидов. «Нет единого решения, слишком сложно технически, сценарии атак и сами инциденты слишком разнятся. Пока государства и компании могут лишь собирать лучшие практики и укреплять обмен ими в рамках расследования компьютерных инцидентов», — резюмирует он.
