Изоляция, опасный секс и государство: какие проблемы обнажила пандемия

Фото: Светлана Холявчук/Интерпресс

Пандемия коронавируса и принятые в ответ беспрецедентные меры изоляции стали стимулами для социологов к осмыслению того, как быстро и глубоко может измениться общество под воздействием глобального форс-мажора. В последние месяцы по-новому звучат вопросы о личных границах современного человека и отношениях в социуме (в частности, в рамках таких социальных институтов, как семья, работа, образование, медицина). Под давлением оказались и часть достижений социального прогресса (толерантность, интернационализм, отказ от возрастной сегрегации и пр.) и целый ряд традиций, включая религиозные.

О том, насколько сегодняшний мир отличается от вчерашнего, рассуждает профессор, содиректор программы гендерных исследований Европейского университета в Петербурге Анна Темкина:

«Хотя в России наблюдается отложенная реакция на эпидемию коронавируса, ее осмысление уже ставит новые вопросы перед обществом и перед социальными исследователями, которые его изучают. На наших глазах формируются новые правила жизни, кто-то стремительно их осваивает и пропагандирует (следуя, например, рекомендациям ВОЗ); кто-то отрицает какую-либо необходимость осваивать новые правила; кто-то с неохотой им подчиняется. Но все эти факторы вместе изменяют общую конфигурацию социума, воздействуя на все его стороны

Пандемия влияет на нашу идентичность: границы личности сдвигаются не в символическом, а в буквальном, физическом смысле. Мы, в первую очередь средний класс, «индивидуализируемся» добровольно или под влиянием новых правил. Переводим контакты в онлайн, пересматриваем и реорганизуем свою повседневную и профессиональную жизнь, которая все больше приобретает новые очертания, хотя трудно сказать, насколько происходящие изменения будут устойчивыми и долгосрочными. То есть, пока непонятно, изменят ли они нашу идентичность, либо же мы скоро вздохнем с облегчением и вернемся в офлайн.

Меняются представления о границах тела и социальных взаимодействиях. В Финляндии, из который я недавно вернулась, эти изменения из скрытых стали видимыми всего за несколько дней, которые я там провела. Люди перестали подавать друг другу руки, не обнимаются, строго соблюдают дистанцию, постоянно пользуются стерилизаторами. Они все меньше взаимодействуют лицом к лицу, переходят в Skype и другие мессенджеры. При этом нельзя сказать, что общение сократилось, оно просто принимает другие формы и иногда даже становится интенсивнее — и все это изменяется не по дням, а по часам. Всего за несколько дней мы слились с новейшими технологиями — и они стали продолжением и частью нас в большей степени, чем это было пару недель назад.

В самое ближайшее время мы будем наблюдать трансформацию практически всех социальных институтов — образования (вузы, школы), сферы занятости и рынка труда, здравоохраннения, семьи и интимных отношений, государства.

Например, из-за необходимости работать удаленно такой институт, как семья, уже попал в новую ситуацию. Стало понятно, что далеко не все матери могут легко работать удаленно даже при соответствующем характере профессии и использовании всех средств связи. Например, при наличии маленького ребенка или двоих детей работать из дома довольно сложно, но при этом по умолчанию именно мама осуществляет заботу о ребенке. И это гендерное неравенство стало наиболее отчетливо видно именно сейчас.

Меняется взаимодействие между работой и семьей: по сути работа пришла в приватное, личное пространство человека, границы между частной жизнью и профессиональной ее частью стерлись. Если человек работает дома, его дом как бы исчезает, превращаясь в рабочее место. Исчезает и его /ее работа — ибо, как в традиционном обществе, они сливаются воедино.

Однако одновременно растут и символические границы между профессиональными группами — преподаватели, журналисты или «айтишники» могут себе позволить работу из дома, а врачи и медсестры — нет. Соответственно, есть потенциал изменений и самого статуса профессий.

Меняются гендерные отношения, и не только в рамках института семьи: сексуальность становится, если так можно сказать, более опасной. Обычные меры по защите себя от привычных инфекций не сработают, любое телесное взаимодействие может стать опасным. У моногамии есть шансы укрепиться, если эти состояния успеют стать привычными.

Меняется представление о жизненном курсе — определенный возраст четко выделяет и фиксирует группу риска, по отношению к которой требуется специальные действия и специальная политика. При этом предположительно именно эти люди склонны отрицать само наличие проблемы, в отличие от более молодых людей.

Трансформируются религиозные институты: как мы все знаем, в одних местах присутствие людей стараются ограничивать, а в других — люди объединяются, находясь рядом друг с другом. Сплочение и единение, которое традиционно считается естественным для сложных ситуаций, считается опасным. Это совершенно новая ситуация для религиозных институтов.

Все более конкурируют разные подходы и соревнуются разные правила — реагировать ли на опасность привычным образом, пересматривать ли сами правила или отрицать саму опасность. Однако если для среднего класса это отчасти выбор, то у малоресурсных групп, например, людей, работающих в сфере торговли или доставки, выбора практически нет — ни условия труда, ни отсутствие ресурсов не позволяют им влиять на новые правила. Еще больше вызовов в сфере услуг: при падении спроса из-за изоляции потребителей ее работники потеряют источники дохода.

Между тем, средний класс пытается контролировать свою жизнь, собирать и анализировать информацию, принимать для себя решения, реальна ли опасность и как на нее реагировать — они покупают санайзеры, маски, перчатки, спиртовые растворы, переходят в онлайн. А граждане с ограниченными финансовыми ресурсами, в том числе, пенсионеры, которые как раз и находятся в группе риска, не могут покупать дорогие средства защиты (а дешевые уже давно отсутствуют в продаже). Эта категория граждан склонна доверять государству, его мерам и заявлениям: именно государству виднее, что делать в такой ситуации, именно государство решит, есть ли эпидемия или нет, и как на нее реагировать.

При этом трансформируется и само государство. Закрытие границ — это не просто эпидемиологические меры, это четкое и жесткое обозначение своего и чужого (опасного) пространства. Это усиление контроля за гражданами и миграциями. Закрытие границ — это также окно возможностей для последующих политических мер и решений, в том числе непопулярных.

Однако есть и перспективы для усиления низовой социальности. Люди, которые физически разъединены, объединяются и делают что-то коллективно. Например, общими усилиями на сервисе «Просто спросить», где раньше задавались вопросы только о лечении рака, теперь можно получить консультации по поводу коронавируса.

Можно также отметить, что в вузах преподаватели уходили в онлайн, не дожидаясь распоряжений Рособрнадзора. Закрытые библиотеки и театры по собственной инициативе выкладывают свой репертуар в открытый доступ.

Поглотит ли нас интернет — это вопрос эмпирический. Однако я уверена, что чем активней профессиональные сообщества будут самостоятельно влиять на изменения условий своей работы (в т.ч. уход в интернет), не дожидаясь госрегулирования, тем более разумными будут результаты этого влияния. Такой автономии профессионалам очень не хватает; и, может быть, сейчас настал тот самый момент, когда для нее открывается новое окно возможностей.

Сейчас сложно сказать, насколько происходящие изменения будут неотвратимыми, но в любом случае перед социальными исследователями встала неотложная задача — понять, как формируются новые правила и практики, как меняется институты и повседневная жизнь, как люди справляются (или не справляются) с рисками и какие альтернативы для них существуют».

Мнение спикера может не совпадать с позицией редакции