«После романтической фазы придёт разбор»: как в России преследуют врачей
В обществе растёт агрессия и частично она выливается на врачей. «Это безопаснее, чем жаловаться на полицию, на чиновников или ещё на кого-то», — говорит заведующий кафедрой анестезиологии и реаниматологии СЗГМУ им. Мечникова, президент Общероссийской общественной организации «Федерация анестезиологов и реаниматологов» Константин Лебединский. О росте агрессии свидетельствует увеличение числа жалоб на медиков и количество возбужденных уголовных дел за последние несколько лет. Примечательно, что 2020 год стал исключением: за год было возбуждено 1639 уголовных дел против медработников (в 2019-м — 2168). Сами врачи уверены: падение цифр в 2020 году связано с временным всплеском благодарности медработникам в начале пандемии, а также сокращением объёмов многопрофильной помощи, что уменьшило число конфликтных случаев. Цифр за 2021 год пока нет, однако врачи ожидают очередного скачка жалоб. Как заявил в декабре 2021 года президент Союза медицинского сообщества «Национальная медицинская палата» Леонид Рашаль, ряд правозащитных адвокатских организаций уже начал активно побуждать пациентов подавать в суд на врачей при неблагоприятных последствиях лечения коронавируса. В интервью РБК Петербург Константин Лебединский рассказал, кто из врачей чаще подвержен уголовному преследованию и как жалобы пациентов влияют на развитие медицины.
РЫНОК «ПОМОЩИ»
— Изменилось ли отношение пациентов к врачам за время пандемии — стало больше сочувствия или, наоборот, недоверия и обвинений?
— Был какой-то момент, когда врачи стали героями — на пике первой волны. Тогда в обществе было признание врачей, как спасителей. Помню даже, я объезжал по Лесному проспекту место какого-то происшествия, и экипаж ДПС, увидев мою машину с кучей медицинских пропусков, отдал честь. Но это был единственный такой случай в моей жизни! Потом воодушевление прошло. Сейчас объективно существует накопление агрессии в обществе. Люди недовольны многими вещами — и социальными, и экономическими. Негатив должен куда-то выливаться — и выливается на врачей. Это безопаснее, чем жаловаться на полицию, на чиновников или ещё на кого-то. Я думаю, уже в 2021 году вслед за романтической фазой пришла фаза разборов.
«Люди недовольны многими вещами — и социальными, и экономическими. Негатив должен куда-то выливаться — и выливается на врачей. Это безопаснее, чем жаловаться на полицию, на чиновников или ещё на кого-то».
— Когда мы говорим об уголовном преследовании медиков, о каких именно статьях УК идет речь?
— По большей части, уголовные дела касаются смерти пациентов. Это 109 статья УК РФ «Причинение смерти по неосторожности», реже статья 124 «Неоказание помощи больному», статья 238 «Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности», статья 293 «Халатность»… Но бывают и дела, не связанные со смертью: например, 118 статья УК РФ — «Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности».
— Врачи каких специальностей чаще всего сталкиваются с подобными обвинениями?
— В России чаще всего обвиняемыми по таким делам становятся хирурги, акушеры-гинекологи и анестезиологи-реаниматологи. Все другие специальности существенно реже. На Западе, кстати, лидируют по количеству исков анестезиологи.
— Пандемия как-то повлияла на ситуацию с уголовным преследованием врачей? В частности, как сказалось то, что многие из них сейчас вынуждены заниматься непрофильным для себя инфекционным направлением?
— Пандемический фактор — в том, что из-за «ковида» в больницах выросла летальность. Если иметь в виду, что на одну из десяти смертей всегда будет написана жалоба, то пандемия повлияла. Что касается врачей узких специальностей, которые сейчас вынуждены работать в «ковидных» отделениях, то все они работают под присмотром пульмонологов, инфекционистов, анестезиологов-реаниматологов. Я не думаю, что на этой почве могло быть допущено много ошибок.
Как показывает статистика, тенденция к преследованию врачей началась у нас около десяти лет назад. Число жалоб растет не потому, что врачи стали хуже работать, а потому что люди поняли, как можно жаловаться, и что жаловаться — это нормально. В советское время такая возможность тоже была, но использовалась редко — это считалось неприличным. Сейчас еще и адвокаты к этому побуждают, потому что это для них жалобы — средство заработка. Тут мотив не в том, чтобы врачу отомстить, а чтобы получить с лечебного учреждения компенсацию — разные суммы, нередко около 2 млн руб. на одного пациента.
«Число жалоб растет не потому, что врачи стали хуже работать, а потому что люди поняли, как можно жаловаться, и что жаловаться — это нормально».
— Как юристы побуждают это делать?
— В крупных городах, отчасти уже и в «глубинке», существует целый рынок таких услуг. Иногда людям звонят и предлагают: «Мы знаем, что у вас бабушка недавно умерла. А не хотите составить судебный иск и получить деньги?» И люди соглашаются.
МИНИМИЗАЦИЯ РИСКОВ
— Какие есть негативные последствия усиливающегося уголовного преследования врачей?
— Люди, чья профессия — бороться за жизнь пациента всеми доступными средствами, будут просто отказываться это делать. Врачи отказываются от риска, даже когда он оправдан и нужен. Потому что они боятся. Приведу известный пример конца 1960-х годов. У маршала Жукова произошел инсульт, но никто не мог точно определить, геморрагический он или ишемический. При ишемическом можно применить тромболизис, который растворяет тромб. При геморрагическом его введение означает почти верную гибель. Молодой тогда доктор Евгений Чазов рассказал об этом жене Жукова, которая сама была врачом. Она попросила Чазова рискнуть, и была готова взять на себя этот риск. Ему в итоге ввели тромболитик, и Георгий Константинович прожил ещё несколько лет полноценной жизни… Сейчас в аналогичной ситуации никто не решится рискнуть — вот о чем речь.
— Что в сегодняшней медицинской практике понимают под оправданным риском?
— Риск органически присущ медицинской деятельности, и только врач в конкретных обстоятельствах дефицита времени, информации и ресурсов может определить, оправдан он или нет. Даже высококвалифицированный эксперт, находящийся совсем в других обстоятельствах, не всегда может это сделать объективно. Это те же риски, которые есть в авиации, атомной энергетике — все не опишешь регламентами, и решения в нестандартных случаях остаются за профессионалами.
В медицине же сегодня врачам безопаснее выбрать бездействие. Ситуация приучает их больше бояться осуждения, чем того, что незнакомый человек погибнет от действительно тяжелой болезни.
— Но ведь за бездействие по закону тоже наступает ответственность — 124 статья УК «Неоказание помощи больному».
— Почти всегда можно оформить документацию таким образом, что медицинское вмешательство не было показано. Скорее всего, врачи со слабым внутренним стержнем все чаще будут пользоваться такой лазейкой. Если медики уже начали заниматься больным, правильно оформили необходимую документацию, то неоказание помощи им «пришить» сложно. А самую частую, 109-ю статью — причинение смерти по неосторожности — применят запросто.
«Почти всегда можно оформить документацию таким образом, что медицинское вмешательство не было показано. Скорее всего, врачи со слабым внутренним стержнем все чаще будут пользоваться такой лазейкой».
— Некоторые люди, которые жалуются на врачей, считают, что их жалобы делают медицину лучше, что судами можно привлечь внимание к каким-то проблемам. Может ли это так работать?
— По примеру зарубежных стран, можно сказать, что да. Например, в 1980-е годы клиники в Западной Европе были еще слабо оснащены пульсоксиметрами. Это прибор для измерения уровня насыщения крови кислородом. Но под давлением судебных исков это произошло: администраторы клиник поняли, что дешевле купить анестезиологам эти приборы, чем выплачивать по искам бóльшие суммы. То есть, давление судебных исков, хотя оно нам досаждает, может быть и позитивным фактором, стимулирующим к более безопасной деятельности.
— Какие проблемы петербургского/российской медицины могли бы решиться путем давления на медиков со стороны пациентов?
— Например, есть такая проблема — злокачественная гипертермия. Это генетическая предрасположенность у некоторых людей, и, в частности, у детей, когда после ингаляционной анестезии современными анестетиками происходит распад скелетных мышц. Человек в таком состоянии может погибнуть за несколько часов. Есть один-единственный препарат — дантролен, который позволяет это предотвратить и спасает больных. Много лет он в России не зарегистрирован. И чтобы общество обратило внимание на эту проблему, каждый раз нужны были всплески горя, когда ребенок где-то погибал. Особенно, когда родители такого ребёнка были связаны с прессой или телевидением... Вот тогда снова в правительстве возобновлялся разговор об этой проблеме. Не знаю, сколько было таких всплесков горя, но сейчас снова идёт разговор о том, чтобы всё-таки зарегистрировать препарат. Но давайте сделаем оговорку, что это исключительный пример. К сожалению, сложно сказать, что наша государственная машина обращает большое внимание на общественное мнение.
ГАДАЛКИ ВМЕСТО «ВРАЧЕЙ-УБИЙЦ»
— В России за последние годы было несколько резонансных «дел врачей». Одно из них — дело калининградских врачей Элины Сушкевич и Елены Белой, которых обвиняют в убийстве недоношенного младенца. По версии СК, причастность врачей к смерти младенца подтверждается. Каковы последствия этого дела для медицины?
— Боюсь, это будет чрезвычайно негативный прецедент для медицинского сообщества.
— Почему?
— Потому что, насколько я знаю, следствие объективно способно доказать факт убийства. И обвинительный приговор в этом случае станет сильным ударом по репутации всего медицинского сообщества. Люди и так не хотят ходить к врачам — они ходят к колдунам, экстрасенсам — чёрт знает кому. Я считаю, что последствия окажутся негативными, хотя с точки зрения закона этот судебный приговор будет справедливым. Есть данные судебной экспертизы, есть показания свидетелей, опубликованные в СМИ, где приводится диалог врачей. Они говорили, что в таких случаях обычно вводят младенцам магнезию ещё в родзале.
Здесь надо понимать профессиональный и, если хотите, исторический контекст. Не знаю, стоит ли напоминать об этом в открытой печати, но каждый опытный работник роддома знает: когда раньше рождался недоношенный плод весом 700 граммов, его просто заворачивали в клеенку и относили в туалет. Покричит там немного и затихнет… Когда же по новому законодательству таких детей стали выхаживать с 500 граммов, точно те же самые действия стали преступлением. Но это, естественно, совсем не значит, что старое понимание реалий исчезло из жизни. Мерзко тут другое: несчастная мать при свидетелях просила спасти своего ребёнка. Скорее всего, дальше мальчик бы всё равно погиб, но…
— И всё же, есть ли ошибки врачей, которые нужно прощать ради других пациентов?
— В законе нет понятия «врачебная ошибка». Если человек сознательно сделал что-то неправильное, то это не ошибка, а нарушение — целенаправленное неправильное действие. Ошибка — добросовестное заблуждение. Если я добросовестно заблуждался и не нарушил никаких нормативных требований, за что меня прощать? Если соблюдал все меры предосторожности, следовал правилам и непреднамеренно допустил ошибку, то вины нет. Существует понятие «невиновное причинение вреда» и можно потребовать компенсацию но, по крайней мере, нет повода для уголовного преследования.
ДОЛГОЖДАННЫЙ ЗАКОН
— Изменилась ли позиция судов в подобных врачебных кейсах? Стало ли больше обвинительных приговоров?
— Оправдательные приговоры в России — вообще крайняя редкость. Но по врачебным делам оправдательные приговоры есть. И следственный комитет их воспринимает как ЧП. Считается, что раз вынесен оправдательный приговор, то дело не должно было дойти до суда. Оно должно было оказаться в группе дел, которые закрываются до суда. К счастью, хоть оправдательных приговоров выносится немного, их доля в общем числе приговоров не снижается. Приговоров к реальным срокам — считанные единицы. В основном, суды дают условные сроки.
— Может ли более строгое отношение к врачам и, соответственно, больший уровень ответственности с их стороны привести к реальному повышению качества медицины?
— Для повышения качества медицины врачей нужно лучше учить и больше финансировать здравоохранение. Чтобы у людей была возможность работать в нормальном графике, имея время на отдых. А не работать на трех работах сутки через сутки или двое суток подряд. Конечно, в такой ситуации вероятность ошибки возрастает. Летный экипаж самолета никто не выпустит сразу после рейса в следующий полет, а врачей — выпускают постоянно.
— В России уже многие годы идёт разговор о том, чтобы законодательно минимизировать преследование врачей. Это предложение публично поддержал министр здравоохранения Михаил Мурашко. Но изменений в законодательстве по-прежнему нет. Как вы думаете, почему?
— Очень большая степень инертности нашей государственной машины, которая всегда этим славилась. Хотя Рошаль очень давно с председателем СК Александром Бастрыкиным обсуждают возможность выделить отдельную статью для врачебных правонарушений. Юристы очень хотят, чтобы было сформулировано, что такое врачебная ошибка, но уже несколько лет не могут договориться с врачами о формулировках. В советское время существовала ясная формулировка врачебной ошибки — добросовестное заблуждение врача. Но тогда, если оно добросовестное, то вообще не должно быть подсудно как невиновное причинение вреда.
— Возможно, не всем выгодно изменение законодательства? Тем же юристам, которые зарабатывают на получении денег от клиник.
— Адвокатам, если иметь в виду тех, которые специализируются на борьбе с врачами и больницами, гражданские иски более выгодны.
— Как врачебное сообщество может защитить себя от необоснованных преследований — и защищать тех врачей, которые таким преследованиям подвергаются, в каждом конкретном случае?
— Есть много врачебных НКО, и я представляю одно из них. Нужно обращаться в профессиональные общественные организации, в частности, к нам — в Федерацию анестезиологов и реаниматологов России. Деятельность нашего правового комитета я могу назвать эффективной — из десяти дел, которые поступают в комитет, мы проигрываем одно. Правда, для того, чтобы тебя защищало профессиональное НКО, нужно быть его членом. А иногда делается так — у доктора Иванова погиб больной на столе, на следующий день доктор вступает в общество.
Есть, например, врачебная палата Московской области. Она занимается независимой врачебной экспертизой. Любой судебный приговор основывается на заключении экспертов, в конечном итоге. Бывает эксперт злобный, и он всегда пишет прямую причинно-следственную связь между обнаруженными недочётами и наступлением тяжких последствий у пациента. А бывает объективный эксперт, способный различить, когда именно допущенные врачом недочеты привели к тяжелым последствиям, а когда — нет.
Я не придерживаюсь позиции, что врача нельзя судить ни за какие его действия. Можно. Презумпция невиновности — это совсем не презумпция святости тех, кто оказывает медицинскую помощь. Вы же знаете, что иногда на дежурствах врачи пьют. Это преступный авантюризм, за него нужно и можно судить.
«Презумпция невиновности — это совсем не презумпция святости тех, кто оказывает медицинскую помощь».
— Могли бы вы рассказать про один из последних кейсов, когда Федерация анестезиологов и реаниматологов защищала врача от уголовного преследования?
— Вот вам пример. Опытного анестезиолога Вадима Анатольевича Туркова из Белгородской областной больницы постигло настоящее несчастье — у него на операционном столе погибла молодая женщина. Причиной была та самая злокачественная гипертермия, о которой я уже говорил. Члены нашего правового комитета — врачи и юристы по образованию — подробно ответили на вопросы адвоката в качестве специалистов, и суд в Белгороде принял совершенно обоснованное решение: к сожалению, когда в стране не зарегистрирован дантролен, врач не может ни предвидеть, ни предотвратить такую беду…
Подготовила Виктория Саитова
Повтор публикации от 28.02.2022
Как новое поколение недропользователей меняет золотодобычу: кейс «Золото Дельмачик»
Отдохнуть и полечиться. Какие туристические проекты запускались
в 2023 году в России
