«Провала 1991 года можно было бы избежать»

Фото: Екатерина Кузьмина/РБК

«Торговали всем одновременно»

Когда началась перестройка, я учился в аспирантуре. Не помню конкретного момента, когда я вдруг почувствовал эту свободу. Но мне запомнилось, как мы сидели в узком кругу друзей, и я сказал, что все, что вчера было незаконным, завтра станет законным. Можно будет легально зарабатывать. Никто не понял, о чем я говорю. У каждого были друзья, которых за $300 посадили на пять лет, или дали десять лет за то, что кому-то что-то продал. А по-мелкому этим занимались практически все.

Я понимал, что все радикально изменится. Появилось свежее направление, где ты мог делать то, что считаешь нужным, быть свободным художником. Это было главным достижением перестройки. Раньше ведь все было очень жестко: либо ты ученый, либо деятель искусств, либо партийный функционер...

Бизнесом я начал заниматься в 1988 году. Первый кооператив мы назвали «Шафран». Потом это перевели на английский язык, и получился «Крокус». Все кооперативы тогда были торгово-закупочные, других почти не было. Мы торговали всем одновременно. В то время в магазинах были пустые прилавки. В огромном гастрономе продавались только трехлитровые баллоны с мочеными помидорами, березовым соком и минеральная вода типа боржоми — все. А мы привозили из Азербайджана, где у меня были знакомые, персики, гранаты, дыни, арбузы. Приходила десятитонная машина, мы ее развозили по десяти универсамам в Новых Черемушках и потом просто собирали деньги. Самолетами отправляли в Москву свежую зелень. Люди утром собирали ее с грядок, все это загружалось в самолет, из аэропорта сразу везли на рынок.

Потом появились компьютеры, и мы стали торговать техникой. Хватались за все. Даже продавали метлы, которыми подметают дворы. Попутно выяснилось, что пользуются спросом матрешки, шкатулки, хохлома, павловопосадские платки — мы тоже все это стали покупать и продавать, частично в дьюти-фри. Кстати, из этого получился вполне большой бизнес.

«Этих плащей я продал миллион штук»

Потом стало понятно, что нужно определить приоритетные направления. Мы сконцентрировались на выставочной деятельности (в 1990 году провели первое мероприятие, выставку «Комтэк») и на продаже обуви. В СССР всегда были проблемы с этим сегментом, к тому же у нас были к тому времени надежные партнеры в Китае. Мы продавали обувь эшелонами по всей территории СССР, за каждый контейнер шла война — кому он достанется из перекупщиков.

Тогда же я сам спроектировал легкий плащ, назвал его «Аль Капоне». Плащ был такой, что хоть сам носи. Этих плащей я продал миллион штук, хотя была одна модель только черного цвета.

Лично мне в бизнесе мешало советское воспитание. «Мохнатые капиталисты», как мы их называли, если ты что-то неправильно подписал или не понял, выжмут из тебя все соки. Люди советского периода были воспитаны так, что даже если ты не договорил или не подписал, то, как правило, они не пойдут на то, чтобы дожать и докрутить.

В то же время реально помогало советское образование. В аспирантуре я научился много работать. Можно говорить, что нас учили старым теориям, но эти знания тоже пригождались. Экономика она и есть экономика — спрос и предложение мы прекрасно понимали.

«С Ходорковским мы тогда немного поспорили»

Мне много приходилось общаться с чиновниками. В их среде были диаметрально противоположные тенденции. В 1991 году я попал к Юрию Петрову, руководителю администрации президента. У него была программа встречи с предпринимателями, он писал первую программную речь Ельцина, и кто-то предложил меня для консультации. Мы встречались несколько раз, Петров записывал в блокнот все, что я говорил. А потом в речи Ельцина были целые абзацы, взятые из наших разговоров.

Тогда же я попал к Петру Авену, в то время он был министром внешнеэкономических связей. Мы общались с Петровым, и он мне говорит: «Зайдите к Авену, он пишет постановление о либерализации внешнеэкономической деятельности, было бы интересно услышать ваше мнение».

Я пошел. В огромном кабинете сидит Петр Авен, у него написано два абзаца, смысл которых — всем разрешить все. Я говорю: «Если всем разрешить все — то на Красной площади будут помидорами торговать. Должно быть регулирование. У вас хлеб завтра подскочит до 100 руб. с сегодняшних 20 коп.!» Я сказал, что не очень согласен, и ушел.

Тогда меня послали к Ивану Силаеву, председателю совета министров РСФСР, впоследствии председателю Межгосударственного экономического комитета. Он говорит: «У нас будет приватизация. Есть какие-то идеи?» Я сказал, что, на мой взгляд, приватизация будет антинародной акцией. Любой, кто приватизирует завод, уволит 90% персонала. Начнутся народные волнения. Оценивайте предприятие так: это пятилетняя зарплата тех, кто там работает. Покупатель вносит на счет казначейства эти деньги — и у вас гарантированная пенсия тем, кого могут сократить. Люди не пойдут тогда закидывать камнями Белый дом.

Силаев пригласил меня на следу­ющий день, когда эта идея обсуждалась с Михаилом Ходорковским, который, как выяснилось, сидел этажом ниже. С Ходорковским мы тогда немного поспорили. Он считал, что при моей схеме можно будет купить всю страну — это очень дешево. Я говорил, что есть предприятия, где работают по 10 и 50 тыс. человек. Это большие деньги. К тому же если новый владелец внесет деньги по такой схеме, а не получит предприятие по залоговому аукциону, как было сделано в результате, то это не будет вызывать никаких протестов у самих рабочих. Эта идея не прошла.

«Очевидно, Союз можно было сохранить»

Перестройку надо было делать по-другому. Реальных изменений не происходило. Коммунистическая партия слишком боялась. Она понимала, что надо что-то делать, но что именно, не очень представляла. Как идею коммунизма совместить с частной собственностью — это был такой ребус.

В приватизацию надо было отдавать сельхозпроизводство, легкую промышленность и бытовку — тогда провала 1991 года можно было бы избежать. Удалось бы намного больше, если бы СССР не был развален. Если бы сохранили в госсобственности тяжелую промышленность, нефть, газ, если бы сохранили плановое хозяйство для этого сектора экономики. Ведь государство с этим неплохо справлялось. И был бы становой хребет, вокруг которого надстраивалась бы частная собственность.

Многие считают, что развал Советского Союза был объективной необходимостью, но я не согласен. Очевидно, что Союз можно было сохранить. Надо было действовать тогда, когда государство еще не потеряло систему управления. И такой катастрофы, как была в 1991 году, не произошло бы.