«С госконтрактом ты сначала богаче, а потом — беднее»

Фото: Олег Яковлев/РБК

В интервью РБК президент и совладелец группы «Мортон», крупнейшего строителя жилья в России, Александр Ручьев объяснил, почему цены на квартиры не будут снижаться, и предложил создать для девелоперов агентство, аналогичное банковскому АСВ.

«Без дольщиков не обойдется ни один застройщик»

— Самый острый вопрос для застройщиков сейчас — это намерение правительства упразднить институт дольщиков, так?

— У нас позиция такая, что полностью отменить институт дольщиков невозможно. Безусловно, нужно ужесточать требования к застройщикам, которые привлекают деньги граждан. Но объем долевого строительства по итогам прошлого года составил 1,8 трлн руб., наша банковская система не готова заместить эти деньги. Введение системы накопительных счетов как альтернативного механизма долевому строительству тоже полностью не спасает застройщиков от банкротства, а дольщиков — от того, что дом не будет застроен. Ужесточать требования федерального закона № 214 [«Об участии в долевом строительстве многоквартирных домов и иных объектов недвижимости» от 30 декабря 2004 года] нужно, но путем эволюции.

Как выход из ситуации мы видим, что надо повышать прозрачность деятельности застройщиков и вводить механизм и закон о санации. То есть по такой же схеме, как санируются банки, должна происходить санация застройщиков в случае их банкротства и невозможности гарантирующей организации — банка либо страховой компании — выполнить обязательства перед дольщиками.

— За чей счет будет происходить санация в этом случае?

— За счет бизнеса, за счет рынка, не за счет государства. Государство будет давать точно так же [как на банковском рынке] кредиты низкопроцентные, а участники рынка, занимаясь санацией, будут находиться в понятных, прозрачных отношениях с дольщиками и государством.

Деньги у Агентства по страхованию вкладов (АСВ) закончились давно. Мы видим, что механизм санаций перешел в другую плоскость. Дается кредит банку — санатору, и банк, получив этот дешевый санационный кредит на десять лет, закрывает дыру в санируемом банке и проводит процедуру его финансового оздоровления. Такой же механизм мог бы работать и у застройщиков. Надо выбрать единого страхователя, и тогда доходы по страховке плюс достройка данного объекта — это и будет служить компенсацией убытков санатору.

— Вы это обсуждаете с кем‑то в правительстве?

— Мы подготовили описание этого механизма и начали обсуждать его в Министерстве строительства и ЖКХ. Сейчас Минстроем по поручению Игоря Шувалова создана рабочая группа, возглавляет ее Наталья Антипова [замглавы Минстроя], и мы свои предложения в рабочем порядке направим в сентябре в эту рабочую группу.

— По идее, Общество взаимного страхования ответственности застройщиков, которое вы возглавляете, уже является чем‑то вроде такого санатора, нет?

— Прошло меньше полутора лет с тех пор, как было создано это общество, ​и в него уже вступили 250 застройщиков. Общество накопило 1 млрд руб. стабилизационного фонда. Ни одного случая банкротства за это время не произошло, потому что очень жесткий контроль на этапе вступления [компаний в общество]. Более 20 организациям было отказано во вступлении, шесть организаций исключено добровольно — просто мы видели, что они не могут работать по нашим законам. Мы полюбовно расстались, и они ушли страховаться к так называемым пылесосам — страховым компаниям, которые страхуют по низким тарифам, и понятно, что дискредитируют саму идею страхования.

— Вам известно, кто в правительстве лоббирует отмену института дольщиков?

— Мы не знаем подоплеку этих действий. Видимо, она кроется в тех же причинах, почему у нас кредиты стали стоить по 20% [годовых]. Многое в стране, к сожалению, делается в части нагнетания ситуации. Не какого‑то выхода из текущей ситуации, а именно дополнительного нагнетания, раскачивания. Зачем это делается, остается только гадать.

— Какие‑то причины должны быть у правительства, если оно предлагает отказаться от дольщиков, — какие, вам их называют? Кто‑то даже предполагал, что такими новостями власти подстегивают текущие продажи в новостройках. Вроде бы обманутых дольщиков не так много в стране, все меньше и меньше с каждым годом…

— Разная у всех мотивация. Мы не знаем, какие стоят задачи. Мы уже не понимаем, куда мы идем, в каком строе мы будем жить завтра. Вопрос: в завтрашнем дне бизнес должен быть или уже не должно быть? Никто на этот вопрос бизнесу не отвечает.

Нам говорят, что наша система налогообложения самая гибкая в мире. В чем она гибкая? У нас НДС, налог на прибыль — все считается с затратной части, а затратная часть — это вечный поиск коррупции. Ты должен следить за всеми своими подрядчиками, чтобы, не дай бог, не обанкротились, чтобы не признали это схемой легализации. Покупая оборудование за рубежом, ты должен проверить — обязательно у прямого производителя! В противном случае это тоже назовут выводом денежных средств. Если кто‑то из твоей компании устроился работать к продавцу — это сразу повод для подозрений в аффилированности.

В этих условиях нет понимания, государству бизнес нужен или не нужен. В логике, что государству бизнес не нужен, мы все должны стать обратно государственными служащими. Тогда все правильно, надо максимально ужесточить требования налогового законодательства, запретить долевое строительство, чтобы бизнес не смог работать. Давайте создадим государственные компании, объединим всех в несколько строительных монстров и будем строить государственное жилье, как в Советском Союзе!

— Кто‑то уже готов к этой роли главного строителя — ВТБ, ВЭБ, у которых есть девелоперские подразделения?

— Если страна будет развиваться по этому пути, то найдутся и главные строители, и главные экономисты, и главные банкиры. Недостатка в главных лицах не будет. Но бизнес и предпринимательство — это все‑таки другое, это когда ты, находясь в ограниченной ресурсной базе, пытаешься сделать конкурентный продукт.

— Ситуацию с жилищным фондом в стране можно считать критической? Мы смотрели недавно статистику — в России на одного гражданина приходится меньше квадратных метров, чем в Китае. С перестроечных времен строится недостаточно, да и большую часть жилья сложно назвать качественным…

— Это также вопрос к стратегии развития государства. У нас население должно жить где? В городах? Если все должны жить в городах, тогда вы правильно говорите: берется численность населения и делится на учтенный — «откадастрированный» — 1 кв. м жилья. Ведь в деревне никто не «кадастрирует», а у нас на сегодняшний день 30–35% граждан живут в деревнях. Неправильно забывать о них, живущих тоже на какой‑то жилплощади, и делить все на квадратные метры городов. А так говорят: «Надо строить больше». Для чего? Для того, чтобы сюда приехало больше людей из деревни, чтобы окончательно ее убить?

Вот у нас Москва, к ней присоединили Новую Москву. Чтобы Новую Москву заселить — еще 100 млн кв. м, сюда должна приехать половина ЦФО как минимум! Это тоже стратегия, тоже геополитика.

Как должно развиваться градостроительство будущего? Где должно жить население? Должно ли оно жить в 10–15 городах по всей стране? Пока стратегия, по которой нас ведут, — это именно укрупнение действующих региональных центров, создание мегагородов. При этом маленькие города пустеют, затухают, превращаются в сервисные поселки, которые обслуживают какой‑то один вид деятельности.

— «Мортон» специализируется именно на массмаркете, причем самом доступном. Можете описать самое скромное жилье, которое вы готовы построить?

— Многоквартирный жилой дом этажностью от 17–25 этажей с размером квартиры до 35 кв. м — самый аскетичный вид жилья. И самый ходовой сейчас. Такой вид жилья вписывается в существующие регламенты. У нас советские СНиПы. В Союзе очень много делалось для человека, и хорошо, что мы не отошли от этой базы.

— Какой процент инвестиций именно «Мортону» обеспечивают дольщики?

— У нас пропорция приблизительно такая: 35% — банки, 35% — дольщики и 30% — собственные средства, которые оборачиваются. Я думаю, что без дольщиков не обойдется ни один застройщик.

«Очень большой репрессивный аппарат на одну компанию»

— Программа по субсидированию ипотеки поддержала ваши продажи?

— Да. У нас после введения этой программы продажи выросли сразу. Но в целом в этом году у нас будет 30‑процентное падение продаж по портфелю. А в прошлом: все, что построили, — продали. У нас же были ударные последние два месяца прошлого года: в ноябре и декабре мы продали много, часть кредитов закрыли, создали стабфонд и сейчас его расходуем.

Но что мы видим как регулятор общероссийский, как Общество взаимного страхования: что объем ипотечных кредитов в стране сократился в два раза. Мы видим, что и спрос в основном сконцентрировался только в крупных городах, столичных центрах, региональных центрах. Поэтому можно сказать, что само по себе развитие отрасли замедляется. Субсидированная ипотека, к сожалению, как фактор тоже исчерпывается, общее замедление экономики сказывается на том, что люди не берут даже по таким ставкам — для них даже 12% слишком дорого.

— Но девелоперы же дополнительно субсидируют ставку за свой счет. «Мортон» так делает?

— Мы тоже субсидируем, у нас ипотека под 8–10% на первые годы, самый сложный период для заемщика. Но мы считаем, надо еще более дешевой ипотеку делать, чтобы поддержать отрасль, то есть порядка 6% на весь срок кредитования.

— Как думаете, вообще девелоперский бизнес в этот кризис выживет, что его спасет?

— Безусловно, девелоперский бизнес выживет. При этом большое количество игроков этот бизнес покинет. Причем, наверное, покинет навсегда. Поэтому что его спасет? Грамотная стратегия его спасет, гибкая стратегия, контроль над затратами. В первую очередь выживут те компании, которые имеют хорошую систему управления, низкозакредитованные, имеющие доступ к длинным деньгам, строящие объекты с высокой маржинальностью, где есть большой запас прочности. Вот это наше спасение.

— И, конечно, госконтракты?

— В текущий период времени госконтракты не являются панацеей. Те, кто имеет госконтракты, наоборот, сейчас попали в сложную ситуацию в связи с тем, что форма государственного контракта не предусматривает удорожания. А из‑за падения рубля к доллару у нас идет удорожание строительных материалов, и все, кто находился на госконтрактах, фиксируют убытки.

— Вы сами ранее признавали, что именно госконтракт помог вашей компании в кризисном 2008‑м — «Мортон» тогда получил большой заказ от Минобороны на строительство в Балашихе. Правда, потом появились дела о взятках, суды…

— Я как раз и говорю, что работа с государством — это особая ответственность и особая миссия. Надо быть смелым, «железным» человеком, чтобы пройти испытание на прочность контрольными органами государства. На какой‑то период времени ты становишься богаче, но потом ты становишься беднее. То есть мы построили, все сдали, к нам нет претензий. Но потом, спустя три года, возникли претензии по срокам: «Почему вы последнюю очередь сдали позже?» Никто при этом не вспоминает, что она располагалась на землях, недоступных для строительства, что там котельная для целого квартала сидела, что там арестованные склады были и мы теряли время на разрешение этих вопросов.

Счетная палата нас проверяла в части расходования денежных средств. Хотя вроде бы абсурдная вещь, у нас же был контракт по фиксированной цене, поэтому деньги, которые мы получили, — это наши деньги. Если мы обязательства контракта исполнили, зачем нас проверять в части того, правильно ли мы их использовали?! Мы же подписывались под то, чтобы продукт построить, а не под то, чтобы построить его по сметным расценкам. Абсурдная ситуация.

— Не очень понятно — какие‑то основания у аудиторов все‑таки были для проверки?

— Это законодательство наше выстроено таким образом. Даже если ты выигрываешь контракт по фиксированной цене, это не значит, что ты эту цену получишь. Ты должен ее обосновать, пройти экспертизу, пройти проверку Счетной палаты, обязательно пройти проверку экономической безопасностью. То есть такой сложный и длинный путь. Кто с госконтрактами работал, тот понимает, что это не та сладкая история, о которой рассказывают по телевизору.

— В такое время можно, наверное, потерпеть бюрократию ради финансирования?

— Очень большой репрессивный аппарат — на одну работающую компанию около 150 проверяющих.

— У вас сейчас есть госконтракты?

— Так получилось, что у нас только один госконтракт — перинатальный центр. Это наша первая стройка по контракту с Московской областью.

— Вы работали при предыдущем губернаторе Московской области Борисе Громове, а сейчас работаете при Андрее Воробьеве. Для вас что‑то поменялось?

— Мы встречаемся в рамках совещаний, которые он собирает, и таких мероприятий, как заседания градостроительных комиссий, ГЗК, инвестчасы с губернатором. У нас нет контактов с Андреем Юрьевичем на общественных поприщах, только рабочие взаимоотношения.

— В плане регулирования строительного рынка у нынешнего губернатора другой стиль?

— При Борисе Всеволодовиче не было как такового регулирования строительного рынка. Было ручное регулирование. Тогда не так много было застройщиков.

— В любом бизнесе важны связи, покровители, в девелоперском особенно, — с кем дружите?

— Мы дружим со всеми! На самом деле нас не так много человек русских, 140 млн. Бизнесом занимаются 7%. Чиновников — 15%. То есть поле деловой активности не такое большое, естественно, мы друг друга все знаем, общаемся.

— Как устроен девелоперский бизнес с точки зрения входа в него? Можно с миллионом долларов начать что‑то строить или нет?

— Девелоперский бизнес — самый сложный бизнес в стране, и с каждым годом он усложняется все больше. Поэтому с миллионом долларов сейчас в девелоперском бизнесе делать нечего. Я думаю, что минимальный порог входа — около $10 млн, но, скорее всего, ты эти деньги потеряешь. Этот бизнес подразумевает наличие компетенций как минимум в трех областях: проектирование, строительство и согласование документов. И людей, которые в состоянии эти три компетенции в себе совмещать, очень мало. А те профессиональные команды, которые работают на рынке, в силу того что их просто мало, стараются не оказывать услуги по девелопменту. То есть они настаивают на том, чтобы просто быть партнерами в той или иной части, работать за какую‑то долю от прибыли.

— То есть нельзя найти пустырь, договориться с местной администрацией, а заручившись их согласием, найти деньги и начать строить?

— Сейчас так уже не происходит. Сейчас ты покупаешь земельный участок, потом должен согласовать, что ты там строишь. Потом, после того как ты согласуешь, делаешь документацию, получаешь ТУ [технические условия]. При этом тебя все пытаются обмануть, начиная от проектировщиков, которые закладывают совершенно безумные материалы в проект, заканчивая госкомпаниями-монополистами, которые ставят тебе такие условия, что полгорода приходится перекладывать. Потом ты берешь генподрядчика, генподрядчик каждый квартал выставляет тебе допзатраты, которые не учли горе-проектировщики. И так эта история катится. Я знаю примеры, когда люди не из нашего цеха вошли в такую историю и спустя три года покинули ее уже без денег.

— Сколько тех, кого вы называете цеховиками?

— У нас весь клуб инвесторов Моск­вы — около 15 человек, примерно столько же в Подмосковье — это те, кто постоянно участвует в совещаниях, круглых столах, подписали хартию. Вот и весь цех. Если сложить Москву и область, получим в общей сложности около 25 компаний — потому что есть те, кто работает в обоих регионах. Эти компании в целом консолидировали всю отрасль.

— Иногда кажется, что девелоперский бизнес напоминает пирамиду: чтобы получить деньги, нужно начать новую стройку и продажу квартир на раннем этапе, и эти деньги не обязательно пойдут на достройку именно этого объекта. Или все не так, и есть кто‑то, например банки, кто контролирует целевое расходование средств?

— Для того чтобы колесо всегда крутилось, девелоперы вынуждены покупать земельные участки, закладывать их, брать кредиты, обслуживать и т. д. Это непрерывный процесс, но многое зависит от стратегии. Взять «Мортон»: мы сейчас не входим ни в какие новые сегменты в России, не покупаем больше землю. Мы можем с закрытыми глазами сказать, какие проекты через пять лет будем строить, какие через десять, что будем строить в Москве, что в Новой Москве, в Ленинском или Красногорском районе Московской области. Есть еще пара районов, куда мы выйдем. Отдельной строкой в нашем плане стоит строительство жилья в Москве. Сегодня мы обладаем портфелем проектов на 1 млн кв. м в Москве и 1 млн кв. м в Новой Москве. И в ближайшие пять лет хотим эти планы реализовать.

«Иметь земельный банк на 15 лет в текущей ситуации — неправильно»

— Вы когда‑то рассказывали, что «Мортону» в 1990‑х годах повезло прийти на пустой рынок: пока в Москве застройщики конкурировали друг с другом, в Подмосковье чиновники, наоборот, за девелоперами бегали…

— Был такой период, но быстро кончился. Цена в Московской области подросла, и земля превратилась в актив, который распределялся на своеобразных условиях. Поэтому сейчас в Московской области практически не осталось государственной земли. Она вся уже распределена, занята различными крупными компаниями.

— У вас много земли в Подмосковье?

— Не так много, потому что мы не попали в эти определенные особые условия. Но у нас есть земельный банк, нами приобретенный: в общей сложности его хватило бы для строительства примерно 8 млн кв. м. Нам этого достаточно на ближайшие 15 лет, поэтому мы не стремимся к новым приобретениям.

— Вы не в списке крупнейших владельцев земли в области?

— Конечно, нет. У нас крупнейшие владельцы — это 30–40 тыс. га. У нас же — 600–700 га, до 1 тыс. Мы начинали работать при Тяжлове [губернаторе Подмосковья Анатолии Тяжлове], и когда пришла команда Громова, какой‑то период времени был на притирку, на выстраивание взаимоотношений. Но мы не попали вот в это время смены собственников земельных активов.

Скупка паев велась определенными группами, по каким‑то схемам: оформление земли в собственность, перепродажа через различные сегменты, какие‑то уголовные дела. То есть было много структур, которые на этом специализировались. Не на девелопменте, а именно на поглощении земельных активов. Мы не были такой структурой, поэтому мы не нарастили свой земельный банк таким образом.

— «Мортон» по итогам 2014 года впервые стал крупнейшим строителем жилья в России — возвел чуть больше 1 млн кв. м...

— Мы внимательно смотрели, как этот кризис развивается, и нам важно было понять, какие будут тренды. То есть мы увидели, что идет смещение спроса в самый дешевый сегмент, и хотели выйти в Москву с этим дешевым сегментом и увеличить объемы строительства. Но потом поняли, что сегмент экономкласса, на котором мы специализируемся, также будет стагнировать из‑за потери платежеспособного спроса внутри страны. То есть люди будут меньше покупать и больше экономить. Мы в июне увидели эту тенденцию, поняли, что это носит очень долгосрочный характер. И сподвигнуть человека на покупку жилья можно только суперпреференциями — либо суперценой, либо супердешевыми деньгами, суперипотекой, когда он берет дешевую ипотеку и зарабатывает на росте стоимости недвижимости. Ни того, ни того еще пока нет, поэтому мы не будем форсировать строительство некоторых наших площадок. Мы решили остаться в старых планах: по итогам 2015‑го построим около 1 млн кв. м.

— Про 2016‑й уже можете что‑то сказать?

— Мы сейчас не так много новых объектов начинаем, поэтому, возможно, в следующем году мы пойдем на сокращение объемов строительства. Но окончательное решение примем в ноябре, когда уже будет понятно, что осень нам принесет.

И второй аспект — мы делаем сейчас упор на Москву, то есть у нас сейчас в Москве выходит пять площадок на стройку — микрорайоны Северный, Зеленоград, Поляны, объекты на Красноказарменной и Цимлянской улицах. И за счет того что в Москве другая цена продажи, по выручке мы не сократимся. И в принципе для компании это будет хорошо. То есть в будущие периоды мы объемы строительства сократим, а выручка останется той же.

— Вам важно денежный поток поддерживать на каком‑то уровне? Это из‑за кредитов? Примерно год назад вы говорили, что долговая нагрузка у «Мортона» — 19 млрд руб.

— Да, в конце 2014-го — начале 2015 года мы ее снизили на 4 млрд руб., но сейчас вынуждены незначительно наращивать. Сбербанк, Промсвязьбанк, банк «Санкт-Петербург» и Московский индустриальный банк — вот четыре банка, которые активно с нами сотрудничают.

— У вас пока нет проблем с обслуживанием долга?

— Чтобы обслуживать кредиты, важно, чтобы была выручка гарантированная — это первый аспект. И второй аспект — мы пересмотрели свои долгосрочные планы и будем продавать часть земельного банка, понимая, что руки до этих земель дойдут через пять лет. Нет смысла держать их на балансе — лучше продать. Иметь земельный банк на 15 лет в текущей ситуации — это неправильно. Начиная с сентября—октября будем продавать свои земельные активы и планируем в два раза сократить свою кредитную нагрузку к концу 2016 года.

— Сколько надо продать земли, чтобы получить 10 млрд руб.? Такая сумма будет означать снижение долгов вдвое?

— Немного на самом деле. Потому что у нас продается все‑таки земля с документацией, она дороже стоит.

— Кто сейчас может купить землю под будущую застройку?

— Есть разные группы: БИН, «Ренова», например. Есть игроки, которые делают в кризис покупки.

— Вы с кем‑то уже договариваетесь?

— У нас уже подписаны соглашения о продаже двух участков. И в принципе программу по продаже на этот год мы уже выполнили.

У нас есть участок в Химках — мы готовы его отдать, есть участок в Люберецком районе — его тоже выносим на продажу, в Балашихе есть такие участки. Улучшаем качество своего портфеля, оставляем участки, которые укладываются в семилетнюю стратегию.

— Вы, по сути, меняете основной регион работы — с Подмосковья на Москву?

— Мы всегда хотели строить и в Москве, и в Подмосковье, частью нашей стратегии было увеличение земельного портфеля в столице. В Москве у нас сейчас согласовано возведение 1 млн кв. м, и в этом году мы выходим с пятью площадками на строительство — это колоссальный прорыв для нашей компании. Плюс один проект в Москве мы практически полностью закончили — это «Солнцево-Парк». Также на прошлой неделе мы получили разрешение на ввод в эксплуатацию первых двух домов в Щербинке — это социальный проект, в котором мы достраиваем дома за обанкротившейся компанией и передаем квартиры обманутым дольщикам. Это самый крупный недострой в Москве. Достраиваем, в этом году планируем основную очередь завершить.

— Это выгодно — браться за чей‑то недострой?

— У нас были определенные договоренности с Москвой, и в части этих договоренностей мы достраиваем эти объекты. Естественно, Щербинку мы достраиваем не из голого альтруизма. Москва пригласила нас в проект, проявила определенную гибкость, пошла на согласование определенных условий, которые и позволили нам в итоге помочь 2 тыс. семей получить жилье после десяти лет ожидания.

— Всем интересны цены. Есть вероятность, что квартиры начнут дешеветь у застройщиков?

— Думаю, что такой вероятности нет. Думаю, что застройщики будут банкротиться, но квартиры дешеветь не будут.

— Почему?

— Есть порог себестоимости. Как ты будешь снижать цену, если у тебя есть порог рентабельности?

— Каков он?

— У всех разная себестоимость, у кого‑то — 50 тыс. руб. на 1 кв. м, у кого‑то — 60 тыс., у кого‑то — 70 тыс. В Москве, в области, в отдаленных регионах — это настолько разные вещи. Мы придерживаемся того, что у нас рентабельность должна быть 7%, у нас такая позиция.

Но у нас же сегмент экономкласса, мы не можем позволить себе иметь высокие цены. Мы строим массовое жилье, у нас везде квартальная застройка, мы должны много продавать. В 2008 году мы снижали рентабельность — у нас были проекты, которые выходили с нулевой рентабельностью. Потом был период высоких цен, сейчас эти времена вспоминаются с ностальгией. Я думаю, что они вернутся в ближайшее время, цены отрастут.

— Дайте прогноз.

— Я думаю, что цены, безусловно, вырастут. Я думаю, что на самом деле увеличение цены мы начнем наблюдать уже в конце этого года.

— Какие же причины есть для роста?

— Сокращение количества застройщиков, сокращение объема предложения. Может быть, еще не увидим банкротств, но мы точно увидим остановку стройки. Московская область публиковала данные о том, что у них в зоне риска находятся 100 объектов — это стройки, которые остановились. А спрос так сильно не сокращается. Поэтому, я думаю, надо просто подождать. И, самое интересное, мы такое уже проходили в 2004 году, в 2008‑м — когда цена у тех застройщиков, которые не остановились, станет выше, через некоторое время те застройщики, которые приостановили работу, тоже начнут строить на фоне повышения цен. То есть этот процесс потянет за собой все стройки. Это такой эффект, который уже не раз случался, и я не думаю, что процесс в этот раз сильно изменится.

«Тебя кто‑то хочет обязательно съесть, ты должен противостоять»

— Вас в каждом интервью спрашивают про владельцев группы «Мортон»…

— Ничего не поменялось. Со мной — семеро.

— …и вы никогда их не называете. Говорят, это ваши однокурсники из института?

— Не только. И однокашники, и не однокашники. Разные есть товарищи.

— А вас, значит, выбрали лицом компании. Они ею занимаются вообще?

— Занимаются. Все у нас занимаются своим делом. Так исторически получилось, что я отвечаю за деятельность целиком, координирую все эти вещи, поэтому являюсь лицом компании. Хотя лучше было бы не являться, но тут ничего уже не сделаешь.

— Почему лучше бы не являться?

— Потому что это огромное количество совещаний, куда надо только первому лицу ехать. Большая представительская нагрузка.

— Эти шесть человек — они тоже в компании работают, на ключевых позициях?

— Кто‑то в компании работает, кто‑то в смежных областях. Все‑таки мы «Мортон» как группу не консолидировали. У нас есть сегменты, которые не включены в группу, но мы ими занимаемся. Кто‑то отвечает за производство, кто‑то — за финансовый сегмент.

— То есть таких, кто просто живет в Ницце и получает деньги, нет среди ваших совладельцев?

— Таких, конечно, нет (смеется). Если в Ницце живет, то тоже что‑то делает. Там же тоже есть банки, есть инвестиционные компании. Мы же привлекаем деньги из‑за рубежа.

— Почему эти люди настолько непубличные?

— Мне кажется, что все, кто в России живет, все понимают, почему. Чтобы не узнали и не попробовали эту долю забрать. Это российская ментальность.

— Кто‑то покушается?

— Есть группы, которые раньше занимались приватизацией земельных участков, приватизацией бизнесов. Если ты живешь в условиях выживания, то тебя кто‑то хочет обязательно съесть. Так положено по природе. Ты должен этому противостоять. Кто‑то шипы отращивает острые: кинулся, раз, накололся. Разные механизмы защиты есть.

— Вы когда‑то говорили, что строите не ради денег, а для того, чтобы «создать философию пребывания». Поясните?

— То, чем мы занимаемся, ближе не к понятию «философия», а к понятию «идеология». То есть мы не занимаемся теоретизированием, но с некой упорностью продолжаем гнуть свою линию. Мы строим храмы, Русские культурные центры, сеть детских садов «Возрождение», хотим сделать школу опережающих знаний, детский патриотический лагерь…

— Детский патриотический лагерь — это одно из любимых детищ Министерства культуры…

— Нет, это у нас своя программа, и ни с кем мы не хотим объединяться.

— А Русский культурный центр — это как советский дом культуры?

— Да, но более современный. Не таких размеров, как это было раньше. Наши центры занимаются естествознанием, изучением местности, истории, культуры… Мы считаем, что в микрорайоне должны быть храм и Русский культурный центр. Храм — это для верующих, а центр — для тех, кто хочет просто приобщиться к русской культуре.

— Все это должно нравиться властям…

— Дело не в этом. Деньги ради денег — это не та идея, которая может быть увлекательна и приведет тебя к какому‑то финальному успеху, к успешному концу твоей земной жизни. Мы видим, что у нас очень много асоциальных миллиардеров, которые плохо кончают. Например, Борис Березовский — был богатейшим человеком. Что от него осталось?

Полную версию читайте на www.rbc.ru​