Перейти к основному контенту
Общество ,  
0 

«Коррупция — это губернаторы и чиновники повыше»

Фото: Александр Вайнштейн/Коммерсантъ
Фото: Александр Вайнштейн/Коммерсантъ

Один из авторов рейтинга Doing Business, бывший вице-премьер Болгарии и экс-глава Российской экономической школы (РЭШ) Симеон Дянков, в интервью РБК рассказал про типы коррупции и невозможность масштабных реформ в России.

«Уникальная особенность России — доля госсектора»

— В России, как известно, развит комплекс исключительности. На ваш взгляд, есть ли какие-то проблемы в российской экономике, которые присущи только ей? Или мы имеем дело с набором стандартных проблем?

— Ситуация в российской экономике не кажется мне исключительной. Есть и другие государства, которые столкнулись с похожими проблемами: Саудовская Аравия, Иран, Мексика, Индонезия. Это страны, зависимые от экспорта природных ресурсов. Россия зависит не только от экспорта нефти и газа, но еще и от вывоза древесины, металлов, то есть экономика страны более диверсифицирована.

Впрочем, по-настоящему диверсифицировать экономику у России не получилось, не получается сделать сейчас и вряд ли получится. Уникальная особенность России — это значительная доля государственного сектора. За рубежом и внутри страны не все осознают, насколько велика роль государства на всех уровнях. До 55% производства в России приходится на государственные предприятия. А если еще учитывать и роль банков, то получится, что государство играет колоссальную роль.

Если в других странах во время кризиса возможны какие-то реформы, то в России все зависит от высших чиновников. Отсутствие политической конкуренции лишает смысла практическую деятельность. Люди говорят, но ничего не делают.

— Вы два года назад предлагали развивать российскую экономику через инвестиции в образование, технологический прорыв и разворот на Восток, при этом предлагали тестировать реформы на отдельных регионах. Все это актуально?

— Эти рекомендации все еще действенны. Важно, чтобы в правительстве или в парламенте (это тоже возможно, но не для России на данном этапе) был реформаторский блок. Он должен заниматься решением сложных задач. Президент и премьер могли бы организовать такой блок. Сложность не в том, что нет профессионалов. [Глава Минэкономразвития Алексей] Улюкаев — очень хороший специалист, я с ним неоднократно разговаривал, вице-премьер Аркадий Дворкович и первый вице-премьер Игорь Шувалов — первоклассные профессионалы. Они все знают, что нужно делать. Не хватает лишь реализации.

— Чего ждать в 2016 году?

— Рост будет около нуля. Это не зависит от цены на нефть. Надеюсь, что она вырастет, чтобы не случилось ухудшения социальной обстановки. Совершенно непонятно, откуда могут взяться резервы роста. В России теоретически есть конкурентоспособные отрасли: самолетостроение, нанотехнологии, тяжелая промышленность, биомедицинские технологии. Но для их развития нужны деньги, которые сейчас уходят к «Роснефти» и другим не самым инновационным госкорпорациям. Если это продолжится, то рассчитывать на рост экономики в следующие два года не приходится.

В нынешней ситуации будет очень затруднительно провести масштабные преобразования. Для сложных реформ, в том числе пенсионной, для выработки механизмов поддержки государственных предприятий — делать ли это напрямую из бюджета или через институты развития — у реформаторов должна быть политическая поддержка и запрос на их деятельность. Сейчас этого нет — а значит, и не будет успешных преобразований. Особенно заметно это стало в последние годы, когда появилась ясность, что нужно срочно действовать.

— Китай, например, тоже столкнулся с целым рядом экономических и финансовых проблем — девальвацией юаня, замедлением темпов роста, снижением золотовалютных резервов. Ожидали ли вы такого варианта развития со­бытий?

— Да, ожидал. Еще несколько лет назад были исследования Всемирного банка, в которых говорилось, что в середине этого десятилетия КНР столкнется со сложностями. Причина нынешней ситуации в Китае прежде всего демографическая. Три года назад прекратился прирост рабочей силы. Каждый год количество свободных рук уменьшается. Экономика Китая зависит от промышленности, которая страдает от демографии в первую очередь.

В свою очередь, китайская промышленность представлена прежде всего строительством и инфраструктурными проектами, темпы развития которых в последние два года снизились. Китайское правительство с 2013 года всячески поощряет зарубежные проекты своих компаний.

Этот опыт могла бы использовать и Россия, но здесь это не получается. Учтите также, что рост ВВП в Китае составит в 2015 году около 6,5%, а в России — около нуля.

— Китай многие годы был одним из мировых лидеров по темпам роста ВВП, оставаясь при этом недемократической страной. Почему одни недемократические страны успешно модернизируют свои экономики, а другим это не удается?

​— Между Китаем и Россией есть большая разница. Россия находится в Европе. У российских специалистов больше шансов найти себе применение за границей. Конкуренция за высококлассных специалистов в Старом Свете гораздо выше. Китай — более замкнутая система. В Сочи несколько месяцев назад вице-премьер Ольга Голодец заявила, что, по ее данным, около 2,5 млн россиян работают и учатся в Европе. Это не так много, но если эти люди — высококвалифицированные специалисты — это существенное количество.

Помимо Китая есть и другие недемократические страны, где экономика неплохо себя чувствует. Почти во всех из них власти ограничивают свободу передвижения. К счастью, в России таких ограничений нет. Я вижу в LSE [London School of Economics; Дянков является профессором финансов в Лондонской школе экономики] много российских студентов. Люди понимают, где у них больше возможностей.

«Через несколько лет Doing Business заменят другие индексы»

— Вы один из авторов рейтинга Doing Business (см. справку), следите ли вы за изменением его методологии?

— Да, рейтинг Doing Business — мое детище. В последние два года методика составления индекса немного изменилась. Частично перемены были необходимы — все-таки с момента создания рейтинга прошло 15 лет, и сейчас мы знаем гораздо больше, но часть перемен мне не нравится. Речь идет о бюрократических изменениях, которые помогают богатым, а не развивающимся странам.

Когда проект только создавался, были другие схожие индексы: Heritage Foundation, Transparency International и т.д. Но все они были субъективными, то есть основанными на опросах. Наш индекс основан на объективных факторах: мы не спрашиваем людей — мы оцениваем законы и институты. Мне не нравится, что в последние годы в индексе стали появляться элементы субъективности. Примерно 30% перемен в методологии приходится на субъективные новшества, в том числе это опросы. Опрос — субъективный элемент.

— Не получается, что Doing Business отражает сугубо теоретическую ситуацию, а реальность может быть совсем иной?

— Нужно понять, как исполняются законы и что делают политики. Главная проблема для бизнеса в России и в некоторых других странах — не то, что написано в законе, а то, как он применяется. Правоприменение зависит от первых лиц государства. Закон не определяет, кто получит государственную поддержку или финансирование от госбанков. Методология индекса не может объяснить, почему «Роснефть» получит господдержку, а ЛУКОЙЛ — нет. Всем ясно, что в первом случае речь идет о госкомпании, президент которой — особый человек, а во втором — предприятие хорошее, но частное. В России получается, что иногда общие для всех правила не работают для узкой группы лиц.

— Почему Doing Business не учитывает издержки коррупции, ведь она напрямую влияет на ведение бизнеса?

— Это было бы очень хорошо. Мы много думали, как это можно сделать. Есть рейтинг Transparency International. Но он и другие рейтинги субъективны, зависят от опросов. Если политическая система не совсем демократична или вовсе недемократична, то повлиять на респондентов не составляет труда.

Европейский банк реконструкции и развития проводил опросы в посткоммунистических странах. Получилось, что самые некоррупционные страны — Туркменистан, Таджикистан. Это как-то не вяжется с реальностью. Мы хотели включить коррупцию в Doing Business, но отказались из-за сложностей с методологией. Сейчас лучший индекс коррупции — у Transparency International.

— Какая коррупция характерна для России? Например, есть такое понятие — прогрессивная коррупция, это когда чиновники участвуют в распределении прибыли предпринимателями. Она тоже осуждаема, но все же, как считается, носит прогрессивный характер, так как способствует росту дополнительной прибыли.

— Коррупция бывает двух типов. В том случае, о котором вы говорите, взятки давались, чтобы обойти неудобный закон или спокойно работать в условиях отсутствия регулирования. Это не здорово, но специалисты считают, что этот тип коррупции позволяет развивать экономику.

Есть и другой тип коррупции, который очень актуален для России, — коррупция в высших эшелонах власти. Это не гаишники и не полиция, это губернаторы и чиновники выше рангом. Они решают, кто будет работать и получать государственные деньги. Роль чиновников возросла после ввода санкций, так как вырос спрос на финансирование со стороны государства. Получается, что люди и корпорации, приближенные к власти, получают деньги и привилегии. Эту коррупцию сложно исследовать, и она очень опасна. Справиться или ослабить эту проблему может политическая конкуренция.

— Ожидали ли вы такого успеха проекта Doing Business, когда работали над его созданием?

— Нашей задачей было создать объективный индекс, но я совершенно не ожидал, что у него окажется такая долгая интересная жизнь. Уверен, что через несколько лет появятся другие индексы. Doing Business приобрел такую известность и популярность, потому что он был запущен в 2000 году. Это произошло сразу после масштабных экономических и финансовых кризисов в разных регионах — на Дальнем Востоке, в России, Мексике. Общество интересуется экономикой тогда, когда ее состояние неудовлетворительно. Когда все хорошо — это интересно только ученым. Политики по всему миру в начале 2000-х годов искали шкалу, которая могла бы дать им ориентир, — Doing Business дал им эту возможность.

«Непонятно, какие институты ответственны за развитие экономики»

— Вы были министром финансов и вице-премьером Болгарии в 2009–2013 годах. Как вы думаете, у Восточной Европы есть потенциал стать локомотивом роста для экономики всего Евросоюза?

— Да, я думаю, что возможности есть. Даже в прошлом году Словакия, Чехия и даже Венгрия показали приличный рост ВВП. Экономика Словакии, например, выросла на 5% в 2015-м. Было бы очень здорово, чтобы российские чиновники тоже подробнее изучили этот опыт.

Словакия, например, провела пенсионную реформу, чего не получается в Западной Европе и России. Пенсионная система в западноевропейских государствах существует в почти неизменном виде с послевоенных времен. Если в Западной Европе до 15% ВВП идет на пенсионные расходы, в Восточной — только 7%. Россия тоже могла бы использовать эти наработки.

Для России самое важное в восточноевропейском опыте — это развитие регионов. Можно присмотреться к тому, что делали на этом направлении Польша и Венгрия. Развитие регионов могло бы дать толчок всей российской экономике.

— Еврозона почти каждый год сталкивается с греческим кризисом. Как вы думаете, в нынешнем виде монетарная модель ЕС адекватна или нуждается в реформах?

— Проблема не в монетарном союзе, а в том, что единая валюта стала еще одним негативным фактором. Греция ничего не производит, что пользовалось бы спросом за рубежом. В стране до сих пор нет промышленности. Проблема в том, что страны с неконкурентными экономиками стали членами еврозоны. Я не понимаю, как, например, Хорватия может стать эффективным участником валютного союза. При этом монетарный союз — одна из самых устойчивых конструкций еврозоны. Не думаю, что эта ситуация изменится. Сами европейские политики говорят, что еврозона — основная составляющая часть ЕС.

Все же главная проблема ЕС — там, как и в России, непонятно, какие институты ответственны за развитие экономики. Бывший министр финансов США Тимоти Гайтнер в 2014 году выпустил книгу «Стресс-тест: размышления о финансовом кризисе». В ней он пишет, что когда в Вашингтоне в бытность его министром финансов обсуждали спасение Греции и Италии, то американское руководство просто не понимало, кому звонить в Европе. Кто принимает решения? Есть Еврокомиссия, но в то время еврокомиссар по экономике был не совсем опытным. Поэтому они налаживали контакты с Европейским центральным банком и правительством Германии, то есть с канцлером Ангелой Меркель и министром финансов Вольфгангом Шойбле.

ЕС все еще находится в процессе оформления. Сейчас возник кризис с мигрантами — и все повторяется. В Брюсселе нет человека, который работает над этой проблемой. Поэтому мы вновь видим немецкое правительство в авангарде.

— После вашего ухода с поста ректора Российской экономической школы в октябре прошлого года сохранили ли вы какие-либо позиции в университете?

— До начала декабря я был в совете директоров, но потом совет решил, что будет лучше, если в нем останутся люди, которые живут в России и могут уделять развитию вуза максимально много внимания. В совет директоров вошли Улюкаев, бывший министр финансов Алексей Кудрин и зампред ЦБ Ксения Юдаева. Сейчас я профессор в LSE и обычный профессор в РЭШ, где у меня есть студенты.

— Российские и зарубежные экономисты, которые ранее работали в правительстве или связаны с государственными институтами, крайне аккуратно комментируют влияние политической ситуации в России на состояние экономики и бизнеса. Когда вы были ректором РЭШ, старались ли вы в своих публичных выступлениях быть более дипломатичным?

— Я всегда говорил то, что думаю, с экспертной позиции. Было много моментов, когда мы разговаривали о том, что проведение необходимых России реформ — пенсионной, высшего образования, механизмов субсидирования и господдержки — затруднительно в странах с однопартийной политической системой.

— Обращались ли к вам за советами российские чиновники?

— Да, часто обращались. Не только ко мне как к ректору РЭШ, но и к нашим профессорам и специалистам по макроэкономике, внешней торговле и инвестициям. Они участвовали в различных государственных комиссиях. Разговоры и дискуссии были и, я уверен, продолжаются и сейчас. Весь вопрос в том, предпринимаются ли какие-либо действия после. В российском правительстве есть люди, которые хорошо разбираются в экономике. Проблема России не в том, что люди не знают, как стимулировать экономический рост, а в том, что они не решаются это делать.​

Готовые квартиры в новых кварталах

В разных районах Москвы и области

Квартиры в столице 

с выгодой до ₽4,5 млн

Выгодные предложения 

для семей с детьми

Видовые квартиры 

в высотных башнях

Варианты с мебелью 

и встроенной техникой

Авторы
Прямой эфир
Ошибка воспроизведения видео. Пожалуйста, обновите ваш браузер.



 

Лента новостей
Курс евро на 13 декабря
EUR ЦБ: 110,48 (+1,92)
Инвестиции, 12 дек, 18:17
Курс доллара на 13 декабря
USD ЦБ: 103,95 (+0,68)
Инвестиции, 12 дек, 18:17
Мэр Харькова сообщил о «прилете» по пятиэтажкеПолитика, 04:06
Премьер Польши назвал рукопожатия с Дональдами проблемой МакронаПолитика, 03:58
Трамп сравнил конфликт на Украине с ситуацией на Ближнем ВостокеПолитика, 03:38
Ливия потребовала от Москвы объяснить рекомендации не посещать странуПолитика, 03:16
США выделили Украине пакет помощи на $500 млнПолитика, 03:02
Кадыров сообщил о присвоении Золотову звания Героя РоссииПолитика, 02:41
Какое будущее у российской ветроэнергетикиРБК и Росатом, 02:25
Онлайн-курс Digital MBA от РБК Pro
Объединили экспертизу профессоров MBA из Гарварда, MIT, INSEAD и опыт передовых ИТ-компаний
Оставить заявку
В Москве машина сбила чиновника из МинобрнаукиПолитика, 02:20
В Якутии из-под завалов в шахте достали тело погибшегоОбщество, 01:54
Орбан заявил, что дверь для переговоров по Украине открыласьПолитика, 01:48
В Белгородской области при атаке дрона тяжело ранен мужчинаПолитика, 01:44
Молдавия введет режим ЧП из-за энергокризисаПолитика, 01:33
Эрдоган озвучил Блинкену позицию по СирииПолитика, 01:27
Google Play запретит монетизацию для приложений из РоссииТехнологии и медиа, 01:03