«У нас чрезмерное количество людей в погонах»

Фото: Олег Яковлев/РБК

Россия останется открытой страной, отодвинет от бизнеса людей в погонах, выстроит современную инфраструктуру и в результате через 15–20 лет половину ВВП будет получать от экономики знаний — такое будущее рисует ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов.

«Если инфляция будет 6–7%, основная масса населения почувствует перелом к лучшему»

— Первый вопрос вам, как руководителю ведущего российского экономического вуза и соавтору «Стратегии-2020»: когда все-таки ожидать восстановления экономического роста в России?

— Разные группы по-разному ощущают экономические события. Для кого-то важна динамика, а для кого-то — стабильность.

Политики и инвесторы действительно ориентируются на макроэкономические показатели, и сигнал для них — даже небольшой рост ВВП. В этом отношении Россия уже в 2016 году будет выглядеть значительно лучше, чем сейчас. Почему-то журналисты следуют в своих оценках «плохо-хорошо» в основном именно за этой группой [первой].

Вторая группа — предприниматели, для которых показатели роста ВВП не так важны. Для них важны масштабы спроса на конкретных рынках и его индикаторы, такие как экономические ожидания. Индекс предпринимательской уверенности в России с конца прошлого года снизился до минус 7% — это ниже, чем в ЕС (минус 3–4%), но несопоставимо с настроениями кризиса 2009 года, когда было минус 15%. Это пока настроения стагнации, а не кризиса. Еще для предпринимателей важен доступный кредит, хотя ставка ЦБ, опять-таки благодаря журналистам, возводится в какой-то фетиш. Реальные условия заимствования зависят от нескольких факторов, в первую очередь от качества активов самого предпринимателя. В этом отношении 2016 год вряд ли будет «позитивным переломом» для предпринимателей, и с точки зрения спроса тоже.

Третья группа — люди, имеющие сбережения. Это треть нашего населения. Для них есть два ориентира — курс рубля [эти люди ездят за границу] и ставки, по которым банки выдают потребительские кредиты и привлекают депозиты. В этом отношении мы можем говорить, что в 2016 году ситуация, по всей видимости, не особенно изменится: снова будут более доступны заемные деньги, но второго бума потребительских кредитов не произойдет.

И наконец, есть базовый слой населения, который не имеет сбережений, — 60% наших сограждан. Для этих людей основной показатель — цены на товары и услуги. То есть потребительская инфляция. Если она будет ограничена 6–7%, основная масса населения России почувствует реальный перелом к лучшему по сравнению с 2015 годом.

— ВШЭ анализировала майские указы президента. И вы говорили, что есть опасность их недовыполнения. В чем?

— Есть две группы проблем — явного невыхода на установленные цели и формального исполнения указов.

Первая группа — это в первую очередь расходы на науку. Мы значительно отстаем, и это опасно уже для позиций России в мире. Еще повышение качества рабочих мест — помните 25 млн новых высокотехнологичных рабочих мест? — я вообще не вижу политики в этом отношении.

Вторая группа — это ключевые «социально-трудовые» указы, направленные на превращение интеллигенции в средний класс и на качественное регулирование рынка труда, формирование карьерных лифтов для профессионалов. Это ядро программы Владимира Путина, ядро его долгосрочного контракта с образованной частью его избирателей. Майские указы предполагают повышение заработных плат профессионалам в науке, образовании и здравоохранении до конкурентоспособного уровня, так называемый «эффективный контракт».

В 2012 году мы рассчитали стоимость эффективного контракта для врачей, среднего и младшего медперсонала, учителей, преподавателей вузов, научных сотрудников и работников культуры. Эксперты предлагали увеличить расходы на эти цели с 2,8% ВВП до 3,9% к 2015 году и впоследствии до 4,2% к 2018 году — в основном за счет дотаций из федерального бюджета. Эти расчеты были представлены Путину и [Дмитрию] Медведеву. Но повышение зарплат реализовалось в совершенно других условиях. Минфину удалось убедить и президента, и премьера, что из федерального бюджета надо дать всего треть необходимых денег, другую треть взять за счет внутренней реструктуризации расходов учреждений: пусть они свои резервы вытащат на белый свет. И еще треть — за счет региональных бюджетов. Такая красивая идея была.

Первые год-полтора, в 2012–2013 годах, на удивление, эта стратегия работала, первый этап повышения зарплат прошел успешно. Я даже говорил [министру финансов Антону] Силуанову, что недооценил тех возможностей, которые предложил учесть Минфин. Дальше стало хуже, потому что резервы и региональных бюджетов, и бюджетных учреждений закончились. И все стали это чувствовать.

Да, на 2015 год «дорожная карта» повышения средней зарплаты в основном выполняется. По врачам и преподавателям вузов мы вышли на 130–140% от средней зарплаты по региону, по учителям — на 99%. Но при этом вместо необходимого для повышения зарплат дополнительного финансирования 1% ВВП учреждения получили всего 0,4% ВВП, а вклад федерального бюджета в предыдущие годы составлял не больше трети, а на текущий год даже меньше 20%. Понятно, что чудес не бывает, повышение зарплат идет, но теперь оно идет за счет резкого возрастания нагрузки, и не только на врачей и учителей. Только что мы получили данные мониторинга экономики образования, результаты ежегодного опроса преподавателей вузов. У них резко выросла нагрузка, причем если раньше она была 38–40 часов в неделю, то, по последним опросам, скакнула за 50 часов.

«Импортозамещение, о котором говорят по телевизору, это идеологема»

— Если бы «Стратегия-2020» воплощалась последовательно, могли бы мы избежать стагнации?

— Нет, конечно. Экономический рост стал глохнуть в 2012–2013 годах, а когда Путин заказал нам стратегию, все специалисты в один голос уже предсказывали конец экстенсивного роста. Цена на нефть еще росла, дошла до $100–110 за баррель, но в этой точке замерла и, кстати, довольно долго там держалась, что удивительно. Но уже то, что она перестала расти, исчерпало старую модель, которая была рассчитана не просто на нефтяные доходы от экспорта, а на то, что они все время прирастали. Модель странная, иррациональная, но сформировавшая поведение политической и экономической элиты 2000-х. Предотвратить это было невозможно, а минимизировать негативный эффект в 2014 году надо было. Можно было реализовать две вещи.

Первое — это бюджетный маневр четырьмя процентами ВВП. Мы предложили 1% ВВП перераспределить в науку и образование, 1% — в  здравоохранение и от 1 до 2% [там была долгая дискуссия]  — в транспортную инфраструктуру, в основном в автодороги. Этого не сделали. Более того, деньги из бюджета в полном объеме пошли как раз на те отрасли, из которых в том числе мы предлагали забрать, в силовой блок и госуправление.

Второе, что не было принято руководством, — это пенсионная реформа. Это не только повышение пенсионного возраста, но и в первую очередь создание нормальной системы накопительных пенсий. Мы предлагали создать государственный фонд, видимо, за счет Резервного фонда или Фонда национального благосостояния, который гарантировал бы вложения каждого человека, делал бы их несгорающими. Понятно, что в 2018 году делать пенсионную реформу нет возможности, у нас просто нет 1,5% ВВП. Мы вынуждены будем делать ее в гораздо более жесткой социально-политической ситуации, и, конечно, это потеря.

— Что может стать существенной точкой роста экономики в ближайшие годы?

— Мы можем ожидать естественных точек роста в сельском хозяйстве, в пищевой промышленности, в строительстве — в первую очередь в жилищном, если правительство сможет продолжить стимулирование ипотеки ниже 12%. Эти три точки роста, наверное, будут дополняться высокотехнологичными предприятиями в оборонном секторе, где сформирован устойчивый платежеспособный спрос на десятилетия вперед.

Часто говорят, давайте сократим в два раза программу вооружений. Сейчас делать это уже нельзя, потому что будут выброшены деньги целого поколения. Это крайне важно не только для нашей независимости, но и для сохранения России в секторе высоких технологий. Сейчас именно эти производства формируют обновляющийся технологический потенциал нашей экономики. Формируют нового инженера, нового техника, нового квалифицированного рабочего.

Импортозамещение, о котором говорят по телевизору, это идеологема. Это нечто совершенно отличное от того, что происходит на самом деле. Импортозамещение — это шанс для конкретного предпринимателя. Я вас уверяю, он гораздо лучше и журналистов и чиновников это чувствует. Импортозамещение возможно во всех тех секторах, о которых я начал говорить.

— Насколько целесообразным было введение в прошлом году контрсанкций со стороны России?

— Целесообразным, безусловно. Но тактически я бы поступил по-другому. Заявил бы, что, если санкции против России не будут отменены, мы вынуждены будем ввести контрсанкции против определенных секторов экономики стран ЕС. Скажем, через полгода. Тем самым мы убивали бы двух зайцев: во-первых, мобилизовали бы политически очень активное фермерство ЕС на борьбу за отмену санкций. А во-вторых, дали бы отечественным оптовикам и торговым сетям время подготовиться, переключиться с ЕС на Южную Америку, например. Ценовой шок для российских потребителей был бы меньше.

— Старая модель исчерпала себя, но такое ощущение, что никто не может предложить новую.

— Новая модель многократно обсуждалась. Это экономика, которая инвестирует в человеческий капитал и получает от него возрастающую отдачу. У нас слишком высокая оплата труда, чтобы претендовать на нишу всемирной фабрики. И слишком образованное население — две трети, если не три четверти, молодых россиян не готовы работать руками.

Мы и через 10, и через 20 лет будем получать значительную часть ВВП от природных ресурсов. Но половину ВВП к 2030–2035 годам Россия должна получать от интеллектуальных продуктов и от экономики впечатлений, от образования, науки, культуры. Это путь развитых стран в XXI веке.

Но, для того чтобы получать высокие доходы в экономике XXI века, мы как страна должны быть открытыми, должны ориентироваться на глобальные рынки. Еще одно условие — это строительство современной транспортной и информационной инфраструктуры. У нас сейчас крайне неблагоприятная и непривлекательная среда вокруг городов. Нужны инвестиции в разные инфраструктуры для подготовки земель вокруг крупных мегаполисов. Мы выделили в бюджетном маневре одну инфраструктуру — транспортную, а есть еще газ, электричество и так далее. Где у нас кончается экономическая активность? Она замирает за 20 км от любого крупного города. Где в Европе? Она нигде не кончается, там просто нет периферии.

Еще одно направление — это, конечно, облегчение роли государства [в экономике]. Я имею в виду раздутый блок, связанный с контрольно-надзорными функциями. У нас чрезмерное количество людей в погонах. В погонах должны ходить люди, которые стоят на защите родины и рискуют жизнью.

— Эти позиции войдут в «Стратегию-2030»? Не похоже, что государство готово отказаться от лишних погон.

— Уверен, что войдут, против этих позиций никто не возражает. Я вас уверяю, что настоящие люди, которые в погонах, и довольно больших, испытывают не меньшую аллергию к людям в псевдопогонах, чем мы с вами. Любое государство нуждается и в органах безопасности, и в армии, и в прокуратуре. Вопрос в том, чтобы почистить избыточные элементы государства там, где они возникли. Мы просто стали теперь бедными. А бедные люди склонны более рачительно относиться к своим возможностям. МВД, кстати, уже ведет сокращение избыточных функций, например вневедомственной охраны.

«В Госдуму я при нынешнем законодательстве идти не планирую»

— Многие считают Мосгордуму номинальным органом, не принимающим решения, — вы согласны с этим?

— Инициатива практически всегда принадлежит мэрии, но депутатов слушают.

— А что вы можете ответить тем, кто считает, что ваш депутатский мандат и руководящая должность в Общероссийском народном фронте — своего рода доказательство лояльности власти?

— Слушайте, я возглавляю университет, который вот уже 15 лет непосредственно работает с властью. В качестве экспертного центра — ежедневно. О какой страховке вы говорите? Что мне и кому надо доказывать? Власть сегодня не озабочена поисками лояльности. Сейчас у нас лояльных вокруг пруд пруди. Власть видит нас как профессионалов и использует как профессионалов. А нормальный университет по определению содержит большую дозу независимых и либеральных людей. Хотите иметь нормальный университет — терпите, что в нем вас не будут постоянно поддерживать.

— Ходят слухи, что ваше выдвижение в Мосгордуму курировал первый заместитель руководителя администрации президента Вячеслав Володин...

— Конечно, [я с ним] говорил. Даже не один раз. И с Собяниным говорил тоже не один раз. И с Грефом — он был против, кстати, говорил, что проиграю я с треском, потому что непубличный человек. А Володин с Собяниным поддерживали, им интересно было. Так что спорили мы. (Собянин, Володин и Греф возглавляют соответственно международный консультативный, наблюдательный и попечительский советы НИУ ВШЭ.)

 — Является ли ОНФ для вас плацдармом для политической карьеры? Планируете уйти в Госдуму или в высокие чиновники?

— Нет, не является. ОНФ меня привлекает именно тем, что это не партийное движение и это не фуллтайм. Меня Общественная палата раньше этим же привлекала. Фуллтайм я в «вышке» все-таки хочу оставаться. Так что в Госдуму я при нынешнем законодательстве идти не планирую, а в высокие чиновники у нас вообще планировать себя бесполезно. У нас инициативников не любят.