Азбука спасения: как вернуть жизнь в российскую экономику

Фото: из личного архива

Мы, конечно, огромные, мы — великие, а между тем время идет и наказывает российское государство, а вместе с ним и нас за упущенные возможности. Что нужно делать, но никто не собирается?

A. Экономика — во внешнем капкане. Обрушение в два-три раза цен на сырье (нефть, газ, металлы, продовольствие) и циклическое укрепление доллара США, давящее вниз на цены всех активов, — еще на три-четыре года (академический прогноз). Официальная политика США и ЕС — сокращение доли России на рынках сырья ЕС. Следствие — будущее сжатие физического объема поставок. Технологические санкции направлены на ограничение добычи сырья. Они могут в будущем вызвать технический коллапс в экономике, производящей 200 металлорежущих станков, один трамвай и четыре троллейбуса в месяц.

Б. Новые технологии западного качества можно взять на Востоке? Но Япония и Южная Корея — под военным зонтиком США. Они — стратегические партнеры. Китай? Это большой вопрос. Китай — торговый партнер №2 для США и ЕС. И еще — какую технику будем получать? Какого качества, современного ли уровня, не из третьих ли рук?

В. За четверть века потеряны сотни научных школ и технологий. Остались острова. Насколько все восстановимо на собственной почве — неизвестно.

Г. Чтобы капкан, построенный извне, был крепок и не дрогнул, мы достраиваем его сами — эмбарго, встречные санкции, хмурые пресечения линий бизнеса, потоков людей и товаров.

Д. Теряется бизнес на Украине, в Прибалтике и Польше. Добро пожаловать в мир барьерных государств, как в старые 1920–1930-е. Проломы в бизнесе на Востоке? Турция — это 9% положительного сальдо торгового баланса России.

Е. Какой внутренней экономической политикой мы отвечаем на эту прелесть унылого горизонта, охватывающего все новые пространства вокруг?

Ж. Ответ незамысловат, но симметричен. Против «внешнего капкана» создаем «внутренний», берем экономику в стальные клещи, но изнутри. Ответим на кризис кризисом с большим гаком!

З. Чем он усугубляется? Мельчайшей финансовой системой. Насыщенность деньгами и кредитами — ниже 50% ВВП, 60–70-е место в мире. Двузначные процент и инфляция — одни из самых высоких в мире. Валютный курс, упавший за два года в 2,5 раза. Тяжелейшие налоги в районе 40% ВВП, на уровне развитых стран ЕС, давно прошедших модернизацию и растущих с черепашьей скоростью 0,5–1% в год.

И. Чем еще усугубляется? У нас — экономика наказаний и запретов. В ее основе — «человек ворующий», который все равно растащит, вывезет, обратит в валюту и унесет. Поэтому объемы Уголовного кодекса и Кодекса об административных нарушениях со дня их рождения выросли в два с лишним раза. Вместо поддержки любой идеи — максимизация налоговых и регулятивных издержек бизнеса.

К. Как результат — уникальная офшоризованная экономика, в которой примерно 80% прямых иностранных инвестиций — туда и обратно — в офшоры и из офшоров. Страна как цех, как операционная структура, из которой выводятся прибыли, активы, ликвидность, потому что риски, налоги и издержки зашкаливают.

Л. Если так ужасающи «капканы», то почему экономика еще не упала камнем вниз и не разбилась? Ответов много. Накопленный в «золотые годы» жирок, запасы еще не разошлись. И, может быть, самое главное — серая экономика, неформальный сектор как великое лекарство от бед народных в моменты кризиса. Всемирный банк считал, что на рубеже 2010-х годов ее размеры в России — 42–43% ВВП. В кризис они всегда больше. Это продовольствие (выживание семей на своих кусках земли), аренда жилья, масса скрытых мануфактур и промыслов, коррупционный оборот вокруг госзакупок, торговля, медицина и образование «мимо кассы», серые зарплаты, да все что угодно.

М. Что дальше? Движение по нисходящей в «двух капканах» — внешнем и внутреннем, который мы сами себе создали. Концентрация рисков. Стабилизация на более низком уровне, как у больного после удара. Ждем следующего шока, не знаем, откуда поползет — из банков, из геополитики, из дефолтов регионов или из социальных протестов.

Н. Или же нас ждет жизнь «на американских горках» (в США их называют русскими) десятилетиями. Жизнь большой развивающейся экономики «латиноамериканского типа». Не зря последнюю четверть века глобальные инвесторы нас считают за Бразилию.

О. Но раз так, можно расслабиться и знать, что ты переживаешь великолепное приключение, и есть румба, есть карнавалы, есть взлеты и падения, фавелы и космос, кризисы и экономические чудеса — и все это будет в одном флаконе, делающем жизнь чем-то захватывающим.

П. У экономики есть «красная черта». В 2013 году номинальный ВВП на душу населения в России был $14,5 тыс. По прогнозу МВФ, в 2015 году — $8,4 тыс. Это очень простой показатель качества жизни, благополучия населения. Главное, не допустить его трехкратного снижения, до $4,5–5 тыс.

Р. Такой «перепад давления» резко увеличит социальные риски. Аргентина, Украина, Индонезия, Венесуэла — все это страны, где двух-трехкратное падение ВВП на душу вызвало политические бури и смятение. В России сегодня это случилось бы при курсе в 125–135 руб. за доллар.

С. А что, свой путь мы уже выбрали? Нет, конечно. По-прежнему есть вероятность в 10–15%, что мы станем «башней из слоновой кости», закрытой, военизированной экономикой, ополчившейся против всего мира. 70–80% — за стагнацию, или «Большой Иран», полуоткрытый, основанный на какой-то «большой идее» (если не религиозный фундаментализм, то державность). Наконец, 5–10% стоит отдать «экономическому чуду», политике стимулирования роста и модернизации, «новому курсу».

Т. А что это за «новый курс»? В  Рузвельта играть собрались? Но у нас просто нет другого выхода, чем переходить к политике стимулирования роста и модернизации. Но самое главное — в ее центре не человек ворующий и вывозящий капиталы, а человек — строитель, который хотел бы жить у себя дома, строить бизнес на поколения, быть там, где все в помощь, а риски, административное и налоговое бремя не избыточны.

У. Это другой взгляд на человека. И другая экономическая политика, каждый инструмент которой подчинен росту качества и продолжительности жизни в России.

Ф. Фантастика? Изменение модели коллективного поведения там, где, мы внутренне уверены, все воруют, и это основа основ «экономики наказаний»? Но есть масса примеров таких чудес — Япония, Китай, Южная Корея, Тайвань, Сингапур. Это все азиатские экономики, и нам это не подходит? Хорошо, вернемся в Европу — Германия, Италия, преодолевшие свое прошлое. Они были под оккупацией? Тогда — Чили. А лучше — Испания и Португалия.

Х. Плохая буква. Мы ее пропустим. Для многих означающая наиболее точное описание жизни как предмета и собственного бытия в ней.

Ц. И все-таки, что такое альтернативная «политика роста», идущая, между прочим, от Столыпинского клуба? Это прагматичный либерализм в отличие от псевдолиберализма, от рыночного фундаментализма, не способного уже четверть века справиться даже с процентом инфляции в России. Как был двузначным, так и остается.

Ч. Это политика низкого процента, доступного кредита, низких налогов, ударных налоговых стимулов за рост и модернизацию, умеренно слабого курса рубля, резкого снижения регулятивных издержек (количество нормативных актов растет по экспоненте). А что еще? Политика роста монетизации, насыщенности деньгами, финансовыми инструментами и рынками. У нас очень мелкая финансовая система. По всем параметрам она — в последней трети стран мира, не способна приводить инвестиции.

Ш. И это все? Нет, конечно. Самый льготный режим для прямых иностранных инвестиций (сейчас все наоборот, кроме сырьевых). Диверсификация собственности в пользу среднего класса (сейчас она сверхконцентрирована, огосударствлена). Реальная демонополизация (де-факто у нас полурыночная среда, олигополии, в них невозможно бороться с инфляцией). Подавление немонетарной инфляции (цены и тарифы, регулируемые государством). До 2014 года именно она была основным источником роста цен. И конечно, офис развития, промышленная политика, зоны сверхбыстрого роста, личное авторство «экономического чуда», перезагрузка отношений с Западом (конфликты будут заморожены в ожидании того, что кто-нибудь когда-нибудь их решит).

Щ. И многое другое. Макроэкономический инженер всегда придумает, как это сделать сотнями способов.

Твердый и мягкий знаки, а также буква «Ы-ы-ы». Их тоже пропустим, понимая, что они могут означать самое разное отношение действующих властей к этим высокоблагородным намерениям. И разные степени помощи или препятствования.

Э. Но разве все это не означает дирижизм, усиление роли государства?

Ю. Да означает. Но другого государства — «государства развития», в котором «правительство развития», «минфин развития», «центральный банк развития» и т.п. «Экономика развития» — давно известный предмет, и все его рецепты — наружу. Наша экономика и ее мелкая финансовая система глубоко больны, деформированы. Они уже не подлежат амбулаторному лечению. Можно сколько угодно еще ждать, когда невидимые рыночные силы снизят процент до вожделенных хотя бы 3–4%, не говоря уже о 1,5–2% по ипотеке для молодых семей, но в нашей полурыночной, огосударствленной, олигополистической среде (пять банков — больше 50% банковских активов, 20 банков — 80%) этого не случится еще десятилетиями. Во всех случаях экономического чуда государство вмешивалось в процент, денежную массу, кредит, валютный курс и, естественно, в налоги, для того чтобы настроить финансовую систему на «форсаж». А затем, когда больной задышит, чуть-чуть придет в себя после своих недугов и деформаций, немедленно следует либерализация.

Я. Шаг назад, чтобы сделать два шага вперед. Конечно, очень осторожно, постепенно, чтобы не скатиться в нерыночную экономику. Наоборот, подвигая нынешнюю хозяйственную машину к большей нормальности, рыночности. Даже в крупнейших огосударствленных монополиях, создавая более рыночную среду внутри. Стимулируя внутренний спрос и предложение. Все больше переключая его на спрос населения, на «двухэтажную Россию», на инфраструктуру малых и средних городов, на то, чтобы прекратить опустынивание Центральной России. Но — при политике роста — это другая экономика. Норма накопления («Инвестиции/ВВП») — хотя бы около 30% (у нас сейчас — 18–19%, в Китае — 46%), налоговое бремя — вокруг 30% (у нас близко к 40%), денежная масса и кредит — в районе хотя бы 100% ВВП (нынче — от 40  до 50%, в развитых странах — вокруг 100%, в Китае — под 200%), процент — достать бы до 3–5% (сегодня он двузначный), инфляция — 2–4% (для стран «экономического чуда» это обычно).

Фантастика? Не при нашей жизни? Но хотя бы стоит попытаться, чтобы жить в стране — удачном экономическом проекте, в которой прервана традиция последних ста с лишним лет, когда каждое поколение теряет свои активы, а те, кто потом, начинают с нуля.

На этом азбука закончена, хотя, может быть, и не выучена, и  не  признана. Но есть другой учитель — наша жизнь, и он бесконечно талдычит: «Что-то не то с нашей экономической политикой и школой».

Япония 1950 года и 1975 года — две разные Японии. Южная Корея 1965 года и 1990 года — две разные страны. Россия 1991 года и 2016 года, через четверть века, это тоже два разных государства.

Если мы способны меняться, то жизнь просто кричит во все горло:​ давайте, меняйте экономическую политику. Сделайте это! Подчините ее самым простым вещам — качеству жизни в России, росту и модернизации.