«Времени обкатывать не было»

Несмотря на сжатые сроки, в которые она создавалась, система сбора платы с грузовиков работает достойно, уверен совладелец «Платона» Андрей Шипелов. Об этом и других своих проектах он рассказал РБК.

«Иностранных аналогов не существует»

— В офисах «Платона» стало спокойнее? В новогоднем мониторинге была только атака на офис в Оренбурге.

— Мы постоянно анализируем статистику, в том числе обращений в call-центр. Среднее время разговора снизилось. Если раньше было 290 секунд, то сейчас 160. То есть уже все понимают, как работать с системой. Изначально офисы просто пустовали, никто не обращался. Огромный шквал пошел за три дня до начала работы системы, все в последний день побежали, выстроились очереди, это вылилось во всеобщий гнев. Подобное свойственно внедрению любых новаций.​

— Кто писал программу для «Платона»?

— Весь продукт написан полностью в России.

— Это была большая компания?

— Это не была одна команда. Всего в проекте принимали участие 35–36 компаний. Интегратор, как это обычно бывает, это та команда, которую мы в проект пригласили. У них за плечами опыт внедрения крупных российских систем — на выборах и так далее. Также в проекте участвовали порядка 15 человек — обычных физлиц с опытом внедрений.

— Они у вас в штате?

— Есть в штате, есть мои советники по направлениям. Закрывать все в одну компанию неэффективно, нужно интегрировать. «Платон» — единственная система такого масштаба, объема информации, технических требований, которая создана полностью на открытых кодах. Она не имеет ни одной лицензии. Мы создали продукт, который не несет внутри финансовой и экономической нагрузки в будущем. Там нет никаких иностранных лицензионных продуктов. Как акционеры мы считаем, что проект с технической точки зрения получился хороший. Интерфейс пользователя удобный, я сам частенько его тестирую.

— У вас есть грузовик?

— Я тестирую ее с компьютера, ежедневно получаю статистику, вижу все обращения, недовольства и прочее. Поэтому мы постоянно корректируем какие‑то вещи.

— Концессионер по условиям соглашения получает в год 10 млрд руб. Какая часть из этих денег ваша прибыль?

— Доходность сейчас обсуждать рано, не позволяет волатильность, которая сейчас на рынке. Даже несмотря на то, что мы значительно снизили валютную составляющую, она остается.

— Какая примерно?

— Изначально на конкурсе валютная составляющая была 80%. Мы перед собой ставили задачу снизить эту нагрузку: до 30% — валютная и 70% — рублевая. Думаю, что сейчас мы добились более значительного показателя: около 20% — валютная и 80% — рублевая составляющая. И мы ее продолжаем снижать.

— За счет чего?

— Во-первых, полностью ушли от всех лицензионных продуктов. Когда это был конкурс, мы проводили технологический аудит, было где‑то 20–30 лицензий. Лицензионные сборы в год составляли бы порядка $15–20 млн. Это значительно. Во-вторых, в новой партии бортовых устройств поставили задачу, не увеличивая себестоимость, заменить компоненты на те, в которых ниже валютная составляющая.

— А кто производит бортовые устройства?

— Несколько предприятий. Мы проводили конкурс, порядка пяти-шести компаний участвовали в первом туре. Но здесь мы тоже наткнулись на проблему: очень мало компаний разрабатывают действительно российский продукт, который имеет либо патент, либо защиту новизны и не слизан с мировых игроков. Были компании, которые вышли на наш конкурс с иностранным продуктом в российском корпусе. Первые 200 тыс. бортовых устройств произвела компания «Центрсвязьинформ», у них завод в Санкт-Петербурге.

— Вы их обкатали на крупных перевозчиках?

— Времени обкатывать не было, то есть год на все — разработать, внедрить. Как правило, такие устройства можно обкатать на стендах. Это стенды завода «Центрсвязьинформ». Какие‑то выборочные партии раздавались фокусным группам и тестировались в реальных условиях. Устройство за это время, по нашим данным, менялось раза четыре. Нужно было сделать прибор вандалоустойчивым, то есть его невозможно разобрать без потери данных. Огромные требования предъявлены к криптозащите, персональные данные полностью защищены. Практически невозможно отследить маршрут автомобиля нелегально.

— В смысле сигнал защищенный?

— Да. Защищена информация внутри устройства, защищен сигнал. Иностранных аналогов не существует.

— Вопрос по концессионному соглашению. Алексей Навальный в конце прошлого года опубликовал одну из его версий. Действительно ли это то самое соглашение? По нашим расчетам, получается, что плата концендента не может быть меньше 9,5 млрд руб. в год, а если сумма штрафов выше, то они переносятся на следующий период. Так?

— 9,5 млрд руб. — сумма, которая легла в основу расчета всего проекта, она выверена с заказчиком, утверждена, значительная ее часть — это модернизация, фонд оплаты труда, сервисы и все остальное. Плата за обслуживание кредитов, возврат кредитов и доходность инвесторов, которая находится на уровне 10–12% в рублях. Это внутренняя доходность проекта.

«Этот рынок на ближайшие десятилетия — миллиарды рублей»

— Как вы заинтересовались идеей, которая вылилась в «Платон»?

— «РТ-Инвест» интересуется всеми сегментами, где есть глубокое проникновение технологий в рынок. «Платон» — это часть транспортной телематики, которая может быть точкой роста — чтобы в стране в принципе появилась собственная продукция в этой сфере. К сожалению, слишком многое делается неправильно: ведь можно было бы помимо создания больших технологических систем параллельно развивать внутренний спрос.

— Давно вы поняли, что это перспективный рынок?

— Мы этим занимаемся с 2012 года. Системой взимания платы с грузовиков заинтересовались в 2013–2014 году.

— То есть вы узнали, что готовится конкурс, и поняли, что в этой сфере есть бизнес?

— Мы поняли, что этот рынок на ближайшие десятилетия — миллиарды рублей. Если это будут иностранные компании и иностранные продукты, тогда российским компаниям остается только перепродавать их решения. Обычная спекуляция: купили, вложили, дороже продали — ничего российского не появляется. Мы стремились к тому, чтобы создать рынок с добавленной стоимостью в России.

— Как вы считали экономику проекта «Платон»? На чей опыт смотрели, какие выкладки делали?

— Мы изучили весь мировой рынок, знаем всех потенциальных конкурентов. Понимаем и знаем, как все формировалось с 1980‑х годов в Европе и США. Внутри компании работает много квалифицированных ребят из «Тройки Диалог», «Ренессанса» и других компаний, профессионально изучающих рынки.

— То есть модели считали ваши сотрудники?

— Конечно. Финансовые модели, изменения в экономике, что будет происходить с глобальным рынком. Мы увидели нестыковку: рынок, который предлагался российским конкурсом, очень большой — третье место в мире. В конкурсе сражались бы крупнейшие компании из США и Европы, но точно не было бы ни одной российской компании, которая соответствовала бы техническим требованиям по опыту работы, количеству километров дорог, охваченных созданными системами, финансированию этих систем и обслуживанию. Такой компании в России не существовало. Получалось, что 50 тыс. км дорог достались бы одному из трех-четырех мировых игроков. Но все глобальные игроки начинали бизнес у себя в стране с нуля. У нас была такая же задача: создать российский продукт и стать глобальной компанией. Мы не ошиблись: даже в кризис видно, что наш продукт самый современный в мире, он опережает конкурентов.

— Сколько человек работает в системе «Платон»?

— Около 1500.

— На всю Россию?

— Да. По сравнению с международными аналогами мы в среднемировом показателе по производительности и по созданию рабочих мест на такое количество дорог и внутреннего сервиса. И что нам больше всего нравится, это стабильные места на ближайшие 10–15 лет.

— Это дорогие кадры? Какая средняя зарплата?

— Сейчас не могу сказать цифру. Но она в рынке.

— ФНС не интересовалось статистикой «Платона»?

— Чтобы проанализировать статистику, нужно копить базу данных хотя бы полгода.

— Просто «Платон» позволяет показать с независимой стороны реальные бизнес-расходы, которые довольно сложно спрятать. Налоговая служба, например, сможет увидеть реальный средний пробег автомобиля.

— «Платон» действительно может собирать и обрабатывать любые данные, которые связаны с перевозками на 12‑тонниках. Это и маршруты, и средние пробеги, и затраты топлива расчетным путем, и время водителя в пути, в том числе среднее по стране и по каким‑то дорогам, отрезкам. Безусловно, будет правильно, если государство будет использовать эту информацию.

«Ростех» не инвестировал средства. Он инвестировал технологии»

— Как получилось совместное предприятие с «Ростехом»?

— «РТ-Инвест» изначально создана с «Ростехом», именно в такой идеологии, что мы вместе делаем проекты, связанные с ГЧП [государственно-частным партнерством], в области создания технологий. Одно условие — наши разработки должны быть конкурентоспособными.

— «Ростех» несколько раз сокращал долю в «РТ-Инвесте». С чем это было связано?

— «Ростех» не инвестировал средства. Он инвестировал свои технологии.

— На сайте «РТ-Инвеста» в числе активов указан «Сибирский цемент». Вы остаетесь акционером этой компании?

— Да, для нас это интересная инвестиция.

— Как «Сибирский цемент» переживает кризис?

— Так же, как и все, сложно.

— Но пока не было новостей, что производители цемента резко сокращают производство.

— Оно не сокращается. Сокращается строительный сектор вообще. Меньше жилья строится, отменяются планы по строительству затратной инфраструктуры, которая держала бюджет. «Сибирский цемент» — это хорошо организованная, рыночная компания, поэтому мы ее оценивали как позитивную компанию, которая способна значительно вырасти. Сейчас мы понимаем, что как непосредственное звено в строительной цепи «Сибирский цемент» находится под давлением.

— Планирует ли «РТ-Инвест» новые инвестиции? Сейчас предлагают купить что‑то, что вам было бы интересно?

— Мы не смотрим на стрессовые активы вообще. «РТ-Инвест» — это инвестиционная компания, но мы численность не расширяем. В центральном офисе работают 40 человек, наши основные направления — транспортная телематика и переработка отходов. «РТ-Инвест» не поверхностный инвестор, мы всячески стараемся принимать участие в жизни компаний, в которые инвестируем.

— Что сейчас происходит с проектом переработки мусора?

— Мы развиваемся, наш рост составил 18% в прошлом году. Рост — это и доля рынка, и выручка, и другие показатели. Продолжаем расти в Казани, Татарстане, в Москве, Подмосковье.

— У вас по доле рынка был план 5% к 2014 году. Он выполнен?

— Мы стремимся к доле рынка на уровне 20–25% в целом по стране. Не изменяем конечную цель, но корректируем планы с учетом изменений, например законодательных. Мы все ждали изменения закона в начале 2015 года (ФЗ «Об отходах производст​ва и потребления». — РБК), нам нужны четкие правила. Закон о твердых бытовых отходах устанавливает правила на этом рынке для загрязнителей, операторов и всех остальных субъектов. Поправки к нему приняли, он как раз начал действовать с января 2016 года. Сейчас делаются подзаконные акты.

— Почему этот закон для вас так важен?

— Законом установлены справедливые принципы. Если ты производишь упаковку, ты являешься загрязнителем. В год выпускаешь 100 т этой упаковки, это 40 или 100 лет разлагается — ты обязан ее утилизировать. 100 т произвел — 100 т утилизируй и отчитайся перед государством. Дальше есть варианты: можешь утилизировать сам. Тут государство не заставляет кому‑то платить — построй цех по переработке полиэтилена во вторичный полиэтилен, например. Обеспечь пункты сбора. Другой вариант: производители собираются, выбирают оператора, который за плату вывозит отходы, — это его профильная деятельность. В Европе 50% имеет вторую жизнь, потому что там это давно организовано. И третий пункт — заплатить существующему игроку рынка, чтобы он оказал эту услугу.

— Сколько игроков может выйти в качестве организаторов утилизации? Кроме вас видите кого‑то?

— Конечно. Думаю, в России появится порядка 30 компаний.

— Закон начинает действовать, возникают инвестиционные условия, когда имеет смысл строить заводы, вкладываться. Вы в деньгах инвестпрограмму в каком объеме обозначаете?

— У нас несколько сценариев. Первый сценарий — строительство заводов тепловой переработки. Если мы говорим о Московской области, это 12 млн т в год отходов, значительная часть, где‑то 20% всех отходов страны. Если стремиться к нулевому захоронению, надо перерабатывать порядка 70% отходов. То есть порядка 10–15% отходов целесообразно вовлекать под вторичный оборот, а остальное нужно обрабатывать термически — это по нашему замыслу. Такой сценарий предусматривает инвестиции порядка 300–400 млрд руб.

— На каком горизонте?

— Три-четыре года.

— Вы сейчас уже с кем‑то ведете переговоры о привлечении средств?

— Конечно, хотя все сейчас говорят, что в Россию мало кто инвестирует, у нас есть подтверждение о заинтересованности одной из крупнейших международных компаний инвестировать в этот проект.

— Санкции не коснулись вас из‑за того, что «Ростех» и РТ в названии?

— «РТ-Инвест» работала и собирается работать исключительно в России.

Полностью читайте интервью на www.rbc.ru