Как приглашенные звезды повлияли на российскую науку
В 2010 году в лексиконе российской науки появилось новое слово — мегагранты. Официально проект назывался «Постановление 220». Но сумма одного гранта — 150 млн руб. на три года — так впечатлила, что неофициальное название оказалось куда более известным.
Выйти из пике
Мегагранты пришли в российскую науку в странное и в чем-то решающее время. На исходе нулевых прошлое еще не ушло: были живы многие гиганты советской науки, включая нобелевских лауреатов Виталия Гинзбурга и Жореса Алферова. С другой стороны, настоящее было тревожным. Наукометрические показатели снижались, Россия каждый год теряла позиции по сравнению с другими странами. Институты РАН беднели, иногда сотрудников выгоняли в отпуск, потому что нечем было платить за свет и отопление. Попытки государства построить науку в университетах только начались и воспринимались очень скептически. В борьбе за ограниченное финансирование в научных учреждениях процветали отнюдь не меритократические практики. И хотя до «Диссернета» было еще несколько лет, недовольство научной верхушкой уже было обычным делом среди молодых ученых. У людей, принимающих политические решения, почти пропала вера в возможность что-то построить на обломках былого величия. В академию не очень верил многолетний министр образования и науки Андрей Фурсенко, а в 2012 году его кресло занял Дмитрий Ливанов, непримиримый критик РАН и соавтор статьи, объявлявшей ее величие мифом.
Мегагранты дали российской науке то, чего ей не хватало. И не только деньги, хотя они и правда были большие: при курсе меньше 30 руб. за доллар 150 млн руб. на три года — это были честные $1,5–2 млн в год, не стыдно показать и в США. Важно еще и то, что деньги для работы в России получили люди с действительно большими научными именами, не только несколько состоявшихся нобелиатов, но и будущие. Так, французский физик Жерар Муру получил Нобелевку в 2018 году, а мегагрант — еще в 2010-м. Российско-швейцарский математик Станислав Смирнов подал заявку на мегагрант еще в статусе известного профессора, а получил уже как лауреат «математической Нобелевки» — премии Филдса. Все это совсем не было похоже на выборы в академию: сам Смирнов и еще один мегагрантник первой волны — химик Александр Кабанов — так и не прошли в нее ни на одних выборах.
Хотя в 2010 году распределили всего 40 мегагрантов, психологический эффект от них был велик. Конкурс с тех пор проводится каждый год, с его помощью созданы несколько сот лабораторий, обсуждается возможность его продления за пределы предписанного 2020 года. Суммы стали чуть меньше — 30 млн руб. в год, да и курс доллара не тот. Однако теперь уже имя программы работает на нее.
Научный лоббизм
Но едва ли не менее интересными, чем новые лаборатории и цитируемые статьи, стали последствия программы для научной политики. Получившие гранты ученые использовали свою международную научную репутацию, помноженную на медийное внимание в России, чтобы заявить не о финансовых, а об организационных проблемах российской науки. Они не только выступали в СМИ, но и начали встречаться с политиками на самом высоком уровне. Первая встреча произошла в 2011 году еще с президентом Дмитрием Медведевым — участники программы говорили о бюрократических нормах, которые замедляют или фактически блокируют научную работу. Это и закон о госзакупках, и таможенное законодательство, совершенно непригодное для штучных или быстропортящихся реагентов. Тогда об этой проблеме заговорили политики, а часть научных закупок позднее была выведена из-под общих правил.
Встречи стали традицией: в 2016 году участники проекта обратили внимание Владимира Путина на разрыв, который существует между защитой диссертации и уровнем, когда человек может подать на «взрослый» грант на свою научную группу. Именно этот разрыв, по мнению ученых, приводил к тому, что молодые специалисты после защиты выбирали работу за рубежом, а вернуться им было некуда. Результатом этой беседы стал запуск достаточно успешной президентской программы Российского научного фонда (РНФ) — ступенчатой системы грантов, покрывающих разные стадии карьеры. Вчерашний аспирант может получить личный грант, через два—пять лет — коллективный на небольшую научную группу и т.д., вплоть до мегагранта в 60 млн руб.
Наконец, в середине мая 2019 года, во время конференции «Наука будущего — наука молодых» в Сочи, президент снова встречался с мегагрантниками — теперь уже в компании молодых ученых, три года назад получивших гранты РНФ. Ученые уже говорили от лица регионов, в которых они открыли свои лаборатории. Дефицит кадров вне больших академических центров, горизонтальная мобильность, проблемы трудоустройства иностранцев — это снова инфраструктурные темы, вопросы, в которых политические решения могут улучшить ситуацию.
Так группа энтузиастов смогла сильнее повлиять на дискуссию о научной политике в России, чем университеты и академические НИИ. Оказалось, что для этого нужно не просить денег за былое величие, а ставить проблемы и предлагать решения. Возможно, залог успеха получателей мегагрантов в том, что они успели стать учеными в рамках советской научной школы, но самоорганизации и умению проявить инициативу учились уже в США и Европе.
