Спрятанная повестка: почему не надо гадать о преемниках Дмитрия Медведева
Президентская кампания в России давно идет, хотя и в причудливом формате. На публику российские официальные лица проповедуют сугубо бюрократическую доктрину о том, что, дескать, кампания начинается только после того, как Совет Федерации объявит дату выборов. На самом деле объявление этой даты — лишь сигнал, что кампания вступает в кульминационную стадию формальных юридических процедур. Оно запускает эти процедуры, но имеет косвенное отношение к содержательной, политической стороне кампании.
Доктрина Кремля отражает стремление максимально элиминировать эту содержательную часть, придав выборам нормативно-бюрократический характер. В то же время стремление максимально сократить и приглушить содержательную сторону вынуждает заполнять предвыборное ожидание каскадом ложных интриг и фиктивных саспенсов.
Если в норме президентская кампания должна состоять из громких выступлений кандидатов, оглашения ими своих позиций, поездок по стране и встреч с избирателями, то предъявленный нам суррогат состоит из гаданий, группирующихся вокруг трех сюжетов: пойдет ли Владимир Путин на выборы, кто выступит в качестве его спарринг-партнеров и кто может стать премьером после очередного переизбрания Путина? Экспертам и публике предлагается угадывать, какой сценарий выберет Кремль.
Между зиц-председателем и кронпринцем
Так как эмоции населения решено не бередить сомнениями в выдвижении Путина, паузу заполнило угадывание личности будущего премьера. Впрочем, и тут острой интриги ждать не стоит.
Вообще, как давно подметили эксперты, премьер-министры в структуре путинского правительства играют ограниченную роль. Можно сказать, что после Михаила Касьянова она располагается где-то между ролями зиц-председателя и кронпринца. Задача премьера — с одной стороны, тянуть воз правительственной рутины (развитие Дальнего Востока, субсидии, повышение производительности, вносимые в Думу законопроекты), а с другой — быть абсолютно «проницаемым» для осуществления прямого (ручного) управления значимыми аспектами экономической жизни непосредственно из Кремля.
Собственно, и экономической политики путинские кабинеты (опять же — после Михаила Касьянова), строго говоря, никакой не проводят. В отдельный блок выделяется обычно макроэкономическая и бюджетная политики, принципиальные положения которых также утрясаются в Кремле. Структурная же политика выглядит вялой и необязательной — слишком жесткая структурная политика входила бы в противоречие с принципами «ручного» управления, то есть замыкания всех значимых вопросов на президента.
В результате это управление выглядит как арбитраж в решении набора конкретных корпоративно-отраслевых вопросов. При президенте образуется как бы второе, «корпоративное», правительство, состоящее из крупнейших магнатов и находящееся вне компетенций и ответственности кабинета. Правительства же как организации, проводящей некую согласованную политику и состоящей в ведении премьер-министра, фактически не существует. В функции премьера, однако, входит принятие решений «корпоративного кабинета» как непреложной данности и подстраивание рутинной работы кабинета под эту данность.
Даже если вдруг программа Алексея Кудрина будет взята на вооружение в качестве составной части путинской предвыборной кампании, кажется почти невероятным его последующее назначение премьер-министром. Алексей Леонидович не попадает в ролевой спектр между зиц-председателем и кронпринцем, не обладает достаточным доверием президента в силу своего либерального бэкграунда и плохо совместим с «корпоративным кабинетом» Путина. А потому, как представляется, максимум, на что он может рассчитывать в благоприятном сценарии, — это место первого вице-премьера по реформам.
Квадратура треугольника
Гадание о личности будущего премьера выглядит тем более бессмысленным, что к нынешним президентским выборам российские элиты и Россия в целом подходят в состоянии небывалого с 2000 года уровня неопределенности. На фоне трех вопросов, формирующих контур этой неопределенности, вопрос об имени будущего премьера выглядит совершенно производным и техническим.
Три эти вопроса суть следующие. Как выбираться из того тупика в отношениях с Западом, в котором Россия оказалась? Откуда взять экономический рост? И что будет с российской политической системой, учитывая, что начинается последний конституционный срок Путина? Три эти вопроса обладают к тому же тем удивительным логистическим свойством, что нерешенность каждого из них резко сужает возможности решения двух соседних.
Действительно, за последние полтора месяца ситуация в отношениях России с Западом принципиально изменилась. Причем это не какое-то конъюнктурное изменение, но новая (прежде всего американская) стратегия в отношении России, сложившаяся по итогам политических скандалов прошлого сезона. Проявлением ее стали «невстреча» Путина и Трампа на саммите АТЭС, новое и очень жесткое развитие допингового скандала, грозящее России неучастием в Олимпиаде, и подготовка Минфином США механизма «вторичных санкций» и доклада о связях российского бизнеса с Кремлем. Речь идет о резком ужесточении режима изоляции России. Никаких дел с нынешним Кремлем не будет.
Особенно неприятны для Москвы два аспекта. Во-первых, отмена встречи с Трампом на саммите АТЭС произошла на фоне анонса новых масштабных программ сотрудничества США и Китая. Была обозначена ось мирового экономического развития, на которой у России нет места. Ставка на некий альтернативный экономический блок бессмысленна и бесперспективна. Во-вторых, американская внешняя политика перестраивается таким образом, чтобы не рассчитывать на содействие Москвы в «периферийных» проблемах (Афганистан, борьба с ИГ и пр.). Это максимально сужает повестку политического торга и возможного маневра в отношениях. Кремль потерял рычаги управления конфликтом с Западом.
Последствия нового курса для внутрироссийской ситуации будут очень тяжелыми и, что самое плохое, долгосрочными. Это тот уровень «холодной конфронтации», к которому ни Кремль, ни российская элита, ни российское общество, кажется, еще не готовы.
Застой, переходящий в трансфер
Молодости и оптимизма нового министра экономики Максима Орешкина не хватило для вывода российской экономики на траекторию пусть скромного, но устойчивого роста. В последние месяцы экономика вернулась к стагнации, и этот факт свидетельствует в пользу предположения, что рост первого полугодия был все же следствием конъюнктурных факторов. Прежде всего того, что российский экспорт вырос к прошлому году на 30% (за счет цен на нефть). И хотя один из лучших аналитических обзоров российской экономики, который готовит ЦБ, утверждал, что в 2% роста экономики в 2017 году фактор роста нефтяных цен не превысит 0,3%, данные последних месяцев заставляют отнестись к этому с большим скепсисом.
Российская экономика в течение трех лет не может вернуть потери от ценового шока конца 2014 года, при том что цены на нефть не являются низкими — они находятся вблизи арифметически средней цены на нефть за последние 50 лет. Хуже того: по расчетам Всемирного банка, ВВП на душу населения в 2016 году в России составил $11 099 (курс доллара 2010 года), что на $10 больше ВВП на душу населения в 2008 году. $10 за девять лет — это даже не стагнация, это махровый застой (кстати, во времена брежневского застоя советская экономика все-таки росла).
Этот десятилетний застой не связан с нестабильностью внешних рынков. Если в 2000–2008 годах совокупные доходы России от экспорта составили $1,9 трлн, то в 2009–2017 годах — $3,7 трлн, то есть практически в два раза больше. Десятилетний застой в российской экономике связан со структурными проблемами. В Кремле эта гипотеза хорошо известна. Но признать ее там не могут по политическим соображениям.
Признание этой гипотезы, по справедливому мнению Кремля, нанесет удар по всей конструкции политической власти. По этой причине там твердо намерены продолжать искать бумажник под фонарем, а не там, где он потерян. Дополнительным ограничением для признания структурной гипотезы является и то, что главной проблемой и основным сюжетом предстоящего президентского срока будет либо организация трансфера власти к преемнику Владимира Путина, либо (что более вероятно) изменение конституционной конструкции.
Сочетание внешней изоляции, застоя и необходимости переделки политической системы на ходу — вот та реальная повестка, с которой подходит Россия к новому президентскому сроку, но о которой нам не расскажут в рамках бюрократической предвыборной кампании. Однако это три единственно сущностные, принципиальные проблемы, которые нас должны волновать. А волноваться о фамилии премьера не стоит труда, так же как и ждать от формальной кампании неожиданностей и приключений. Неожиданности и приключения начнутся после ее завершения.
