Консервативный эксперимент: почему СССР был не тем, чем казался
Корпорации и диктатура
Провозглашенный советской властью курс на полное отрицание товарно-денежных отношений быстро был заменен системой государственных корпораций, которые работали на решение определенных задач, практически никогда не принимая в расчет показатели эффективности. Однако слом модели относительно свободной конкуренции вовсе не был советским изобретением. Например, Муссолини, пришедший к власти в Италии в 1922 году, объявил безусловно передовой корпоративную организацию хозяйства, в рамках которой государство обеспечивает «движение всех экономических сил нации, организованных в отрасли и ассоциации в рамках государственной структуры». Ко второй половине 1930-х годов подчинение экономики государству было в Европе не столько исключением, сколько правилом.
Столь же типичным для всех потерпевших поражение в Первой мировой войне или готовившихся к реваншу стран было и установление тоталитарных диктаторских режимов. Отличие СССР было сугубо декларативным: диктатура одной партии (точнее, ее верхушки) обосновывалась всемирно-историческими закономерностями, тогда как в остальных случаях — не более чем соображениями национального величия. Однако это, наверное, определило и масштаб террора: до начала Второй мировой войны в СССР были уничтожены или умерли от невыносимых условий жизни несколько миллионов человек, тогда как в тоталитарных странах Европы борьба с политическими противниками приносила намного меньшие жертвы — по крайней мере до того, как началась новая мировая война и этнические чистки.
Если с этой точки зрения оценивать историю Советского Союза, то окажется, что он дольше любой другой страны, начавшей в 1920-е годы строить корпоративное государство и утверждать жесткие методы управления народным хозяйством, сохранял ориентацию на внеэкономические способы принуждения и на ту систему нерыночного распределения ресурсов, которая была (пусть и в разной степени) характерна для других тоталитарных стран.
Отход от такой системы был признан неизбежным в 1960-х годах даже там, где авторитарные режимы не потерпели военного поражения. Можно вспомнить, например, рыночные реформы правительства Карреро Бланко во франкистской Испании. Но в СССР безнадежная политико-экономическая система просуществовала на 20–25 лет дольше, чем в странах, которые начали проводить ее приблизительно одновременно с ним или несколько позже. И поэтому удивляться следует не краху Советского Союза, а тому, как поздно он случился.
Технологический застой
Коммунисты XIX века предполагали, что в обществе будущего наука/знания станут «непосредственной производительной силой», а традиционный труд заменится чем-то иным. Однако в СССР был взят совершенно противоположный курс — на развитие индустриальной базы экономики, которая предполагала создание тех же производственных отношений, которые, по Марксу, подготавливали условия для пролетарской революции, но вовсе не вели к коммунизму. Многие западные авторы второй половины ХХ века именно на этом основывали свои гипотезы о возможной «конвергенции» капитализма и социализма, полагая, что Европа не состоит из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, а представляет собой единую реальность — индустриальную цивилизацию.
Я сейчас совершенно не собираюсь обсуждать вопрос о том, было ли технологическое развитие СССР самодостаточным или большинство наших предприятий оказалось скопировано с западных аналогов; предположим, что передовые позиции в самолетостроении, освоении космоса и многих отраслях оборонной промышленности снимают этот вопрос. Проблема, однако, в том, что линейное развитие Советского Союза не позволило ему — даже при крупных достижениях в промышленности — заметить и осознать значение постиндустриального поворота 1970-х годов.
Опять-таки в этом не было ничего удивительного. Параллельно с Советским Союзом (хотя и не в столь драматичном виде) входила в серьезный кризис другая сугубо индустриальная страна — Япония. Как и СССР, Япония в 1970-х годах всерьез претендовала на лидерство в глобальной экономике, которого опасались и на Западе, однако с середины 1980-х стало понятно, что она «не вписывается» в новый технологический поворот, хотя на порядок лучше, чем Советский Союз, освоила методы передового индустриального хозяйства. Иначе говоря, СССР слишком мало отличался от стран с традиционной индустриальной экономикой, чтобы претендовать на какое-то новое слово в истории, и как только стала устаревать индустриальная парадигма, он «инстинктивно» попытался найти поддержку в переходе на ресурсные рельсы, но даже это не предотвратило его краха, так как реально раскрепостить творческую инициативу в технологической сфере и использовать ее для экономического развития он так и не смог.
Колониальная империя
Наконец, коммунисты претендовали на то, чтобы создать «нового человека», и на XXII съезде КПСС даже было объявлено о том, что в СССР «сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты, — советский народ». Между тем СССР во многом стал продолжением Российской империи, государства, которое сочетало в себе черты двух европейских экспансий XVI—XVII и XIX столетий, а именно — поселенческую и военную колонизацию. Однако если в случаях, например, Великобритании и Испании поселенческие колонии этих стран в Северной и Южной Америке отложились еще до того, как европейцы начали экспансию на глобальный Юг — в Африку, Южную и Юго-Восточную Азию, — то в Советском Союзе оказались объединены и Сибирь как поселенческая колония (где представители метрополии составляли подавляющее большинство населения), и Кавказ, и Средняя Азия (где русские, украинцы и белорусы никогда не обеспечивали даже четверти жителей).
По сути, СССР был самой большой и самой сложной по своей внутренней конфигурации колониальной империей, сформировавшейся, как ни крути, по итогам «реконкисты» 1918–1923 годов. Отношения между метрополией и «военными колониями» были невероятно схожими с европейскими: технологическая поддержка (англичане тоже построили в Индии железных дорог намного больше, чем на своем острове) не исключала неэквивалентного обмена (вспомним цены на узбекский хлопок и методы его уборки); местные элиты обучались в метрополии, но национальные проявления часто подавлялись. То, что колонии формально были частью единого государства и их жители поднимались на его защиту, мало что меняет. Тут можно вспомнить Индию, 2,5 млн жителей которой воевали под британским флагом во Второй мировой войне.
С этой точки зрения Советский Союз был обречен с тех самых пор, когда в 1950-х годах началась горячо приветствовавшаяся кремлевскими вождями деколонизация. По сути, бывшие республики СССР повторили пути европейских колоний — во всех случаях (за редкими и временными исключениями) власть в них получили авторитарные несменяемые вожди; уровень жизни резко рухнул везде, где не сложилась типичная «петроэкономика»; бегство жителей на заработки в метрополию и попытки переселиться туда стали типичным явлением. Я предвижу возражения относительно Украины, но ее не следует воспринимать как колонию.
Несовременная система
Советский эксперимент, который рассматривался как рывок в будущее не только его инициаторами, но и многими внешними наблюдателями, на деле являлся мощной попыткой законсервировать те социальные, технологические и политические порядки, которые существовали на момент начала его проведения. Несмотря на глубоко демагогические рассуждения о «живом творчестве масс», система не предполагала социального творчества именно по причине его глубинной несовместимости с авторитарной политикой, индустриальной экономикой и имперским устройством государства. И именно поступательное и органичное развитие остального мира привело к тому, что главные «точки опоры» советского строя оказались настолько несовременными, что у страны и системы не осталось шанса на выживание.
В наши дни приходится часто сталкиваться с непониманием того, как путинская идеология способна оправдывать режим, пришедший к власти революционным путем и ставивший своей целью не пресловутую «стабильность», а непрекращающиеся перемены. Между тем если оценивать не лозунги советских лидеров, а их действия, то окажется, что СССР был крайне консервативной силой в мировой экономике и политике, привлекательной для нынешней российской власти именно своей резистентностью к происходившим в мире переменам. Печально лишь то, что, воссоздавая систему, пытавшуюся противостоять неизбежному, Россия в XXI веке лишь подготавливает основания для очередной «геополитической катастрофы».
