Горизонт стратегий: о чем говорит маловероятный прогноз Минфина
В материалах к проекту бюджета на 2020–2022 годы Минфин дал расчет потерь бюджета от возможных шоков на сырьевых рынках. Принципиальным моментом здесь является учет крайнего варианта — обрушения цены на нефть российской марки Urals до $10 за баррель. По оценке ведомства, в первый же год потери составят 5% ВВП. Если ситуация сохранится в течение десяти лет, казна недополучит доходы в размере более 70% годового ВВП.
Ранее в наихудшем, «консервативном» сценарии Минэкономразвития прогноз не опускался ниже $40 за баррель.
Правда, и само финансовое ведомство, и внешние эксперты считают такой вариант крайне маловероятным. Это даже не столько прогноз, сколько технический расчет, необходимый, чтобы показать чувствительность российской экономики к менее радикальным сдвигам. Тем не менее, по данным Минфина, даже при цене $25–30 за баррель потери за несколько лет могут достичь 5–14% от ВВП. Ранее ведомство сообщало, что доходы от нефти и газа в 2018 году составили 46,3% всех поступлений в федеральный бюджет. Это в чистом виде сырьевая экономика. Именно с падением цены на нефть связаны кризисы 1998, 2008, 2014 годов.
Дожить на резерве
Но разговор даже не про бюджет и нефть, а про качество стратегического планирования при нашей политэкономической модели. Готовясь к будущим кризисам, обычно обращают внимание на поступления в федеральный бюджет, курс национальной валюты, доходы населения. Вспоминают, как в результате падения цены на нефть на $50 в 2009 году поступления от налога на прибыль рухнули на 61%. Но кроме денег есть и другие показатели. По данным Института прогнозирования конъюнктуры сырьевого рынка, в 2009 году из-за того, что цена на нефть продержалась ниже $70 в течение всего пяти месяцев, произошло следующее: отечественное автомобилестроение сократилось втрое, машиностроение — вдвое, строительство — на треть, а промышленное производство в целом — почти на четверть.
Подобные риски оцениваются преимущественно в плане циклических колебаний нефтяной конъюнктуры. Устойчивость национальной экономики понимается как способность дожить на тактическом резерве до следующего повышения цены на нефть. В том, что такое повышение рано или поздно произойдет, сомнений нет. Проблема лишь в результирующей уравнения из одного известного — наполнения подушки безопасности и двух неизвестных — глубины падения цены на нефть и длительности такого спада. То, что подобные колебания могут выйти из тактического горизонта в стратегический, связанный с коллапсом сырьевой модели, в реалистическом прогнозе не обсуждается.
Аналитик-позитивист скажет, что в задачи подобных расчетов такие экстраполяции и не входят. Но если сценарии с $10 за баррель дают представление о чувствительности экономики к слабым сдвигам, то еще убедительнее они для сценариев с особо затяжным и даже необратимым падениями доходов от сырьевых продаж. Достроить и принять такие сценарии как рабочие ничего не стоит, но этого не делают по причинам скорее идеологическим и политическим, нежели расчетным: тогда придется признавать по-настоящему критичный характер перспектив, подготовленных всем предыдущим управлением, опять рисовать яркие модернизационные стратегии, весьма проблемные в плане реализации, ставить оперативные задачи, заведомо не решаемые при сохранении существующей политэкономической модели.
Смена тона
За последние несколько лет у нас кардинально изменилась сама идеология стратегического планирования. Не так давно тон суждений о настоящем и будущем был драматично-реформационным. С демонстративной откровенностью власть сообщала о проблемах технологического отставания и о фатальной необходимости модернизации. Еще в 2012 году на расширенном президиуме Госсовета, посвященном национальным целям и стратегическим задачам, Владимир Путин заявлял: «...Пока не удалось уйти от инерционного энергосырьевого сценария <...> Следуя этому сценарию, мы <...> не сможем обеспечить ни безопасность страны, ни ее нормального развития, подвергнем угрозе само ее существование...».
Теперь, даже близко не выполнив программу-минимум, прописанную по «жизненным показаниям», мы хватаемся за программы-максимум, построенные на идеологии «прорывов» и «еще более высоких достижений». Тон делового алармизма сменяется на победно-мифологический, а в идеологии тональность часто важнее квазирациональных доводов и выводов.
Может показаться, что это та же риторика, но лишь с другим наполнением, что меняется не суть, а наше отношение к заявлениям сверху: несколько лет назад люди готовы были воспринимать их всерьез, а теперь в любых эпохальных заявлениях видятся лишь ритмично сменяемые фигуры речи. Однако все гораздо серьезнее. Тогда это были не просто упражнения спичрайтеров, но серьезные экспертные заключения разных не связанных стратегий, готовившихся как ведомствами, так и независимыми аналитическими структурами. И никто эти заключения не отменял, просто эта тема де-факто оказалась табуированной. Горизонт стратегического планирования искусственно сузили, чтобы не заглядывать в сценарии с вопросами, на которые у власти нет ответов.
Однако чисто арифметические, казалось бы, игры Минфина неосторожно возвращают нас к суровой реальности. Цена риска здесь измеряется не просто доходами бюджета или процентами ВВП. Достаточно наполнить эту арифметику реальным содержанием, чтобы математический расчет превратился в геостратегический и социально-политический прогноз, с которым вообще не понятно, что делать. И тогда выяснится, что «угроза самому существованию» страны остается такой же подвешенной, как и семь лет назад.
