Догоняющая риторика: можно ли в России устроить технологический прорыв
Идеологии определяются ключевыми словами. В России из последних циклов можно выделить три: модернизацию сменили традиция и скрепы, а теперь доминирует риторика прорыва. Это возврат к идее обновления, но с другим, революционным темпоритмом. Если модернизация — это процесс, то прорыв — это результат, скачкообразный и почти чудесный. За всем этим стоят определенные представления о характере задач и особенностях процесса, вообще и сейчас. Эти представления не всегда проговариваются, в них много неочевидного и не до конца осмысленного.
Цена прорыва
На последнем съезде «Единой России» Владимир Путин заявил: «Мир в целом находится в состоянии трансформации, очень мощной, динамично развивающейся трансформации, и если мы вовремя не сориентируемся, если мы вовремя не поймем, что нам нужно делать и как, отстать можем навсегда». Констатация отставания сочетается с историческим оптимизмом: надо только вовремя сориентироваться и понять, что делать.
Эта же тема затрагивалась в интервью Дмитрия Медведева российским телеканалам. Премьер рассказал, что правительство нашло 8 трлн руб., необходимых для совершения этого прорыва, а точнее, на выполнение майского указа президента о национальных целях развития до 2024 года.
Год назад в аналогичном интервью Медведев также говорил о перспективе прорыва, в том числе и о его темпах: «Есть шансы, но медлить уже нельзя. Нужно заскакивать в идущий и ускоряющийся поезд. Потому что этот поезд, надо по-честному сказать, набрал обороты сначала без нас». И тоже не без оптимизма: в прошлом веке смогли — сможем и в нынешнем.
За этими ситуативными высказываниями часто стоит определенная историческая модель: Россия вообще движется рывками и в решительные моменты, вздыбленная прозорливым руководством, совершает очередной подвиг преодоления отставания. Часто такой график приписывают особенностям национального характера: пусть наша модернизация вечно догоняющая, зато героическая и с эпизодами опережения. Однако меняющийся характер развития не обязан оглядываться на характер отдельных наций — эпоха догоняющих модернизаций может просто закончиться. В этом плане особенно интересно сравнение ситуаций с прорывом в прошлом веке и сейчас.
Новая Россия vs СССР
Прорыв в научно-технологической и производственной сферах, осуществленный в СССР в середине XX века, является для нас предметом гордости и отчасти подражания. Тем более необходимо разбираться в особенностях этого прорыва на фоне нынешней специфики.
В тот раз успех был обеспечен силовой форсированной мобилизацией, ценой интенсивной эксплуатации населения и ограбления внутренней колонии. Альтернатива — создание условий, в которых агенты развития сами рвутся участвовать в процессе, преследуя собственные интересы и конкурируя за открывающиеся возможности. Уже в конце прошлого века потенциал мобилизационных моделей был исчерпан: страны, догоняющие уходящий поезд, делали это не пинком сзади, а в интересах всех участников процесса. Даже политически консервативный Китай модернизируется сейчас не из-под палки. У нас же при всей рыночной риторике инновационный процесс пытаются организовать более инициативами государства, а не изменением институциональной среды.
Это проявляется в хроническом желании руководства вздыбить страну на очередной прорыв, даже когда нет ясности в стратегии реализации идеи. Дмитрий Медведев сетует: «Бизнес должен вкладываться в современные технологии. Мне лет десять назад приходилось туда компании буквально загонять». Но с тех пор положение дел не изменилось, а все идеи обновления носят весьма ограниченный характер: в новые инновационные структуры бизнес придется загонять теми же методами и с тем же результатом.
Прорыв СССР был связан в основном с тяжелой промышленностью и оборонной индустрией, а также с наукой, работавшей на ту же войну (ядерные вооружения) и отчасти на идеологию (космос). Сейчас главные составляющие чужих экономических чудес ориентированы на массовое потребление и соответствующие рынки. СССР запомнился ракетами, Т-34 и автоматом Калашникова, но не придумал ничего прорывного для человека. Даже среднетехнологичный ширпотреб осваивал с трудом: за «Шарпом», а не «Спидолой» советские люди гонялись не только из низкопоклонства перед Западом.
Сейчас с некоторым напряжением, но все же можно представить себе прорыв в создании гиперзвуковых носителей с ядерными реакторами на борту, однако возможности прорыва в изобретении, разработке и производстве чего-либо «человеческого» даже не обсуждаются. И не очень ясно, как их вообще обсуждать — в какой философии и на какой предметности, с какой отраслевой ориентацией.
Советский научно-технологический модерн был ориентирован на практический результат, в отличие от нынешнего идеологического и пропагандистского постмодерна, работающего на формальные показатели, а в итоге на преимущественную симуляцию отчетности. Трудно себе представить, что Берия ставит перед «шарашкой» задачу не создать атомную бомбу, а войти в топ-5 по количеству статей, опубликованных в индексируемых журналах по ядерной физике, и отчитывается в этом перед Сталиным. При нынешних нарциссических установках, наоборот, трудно представить себе какое-либо более прагматичное целеполагание. Есть гарантии, что цели не будут достигнуты и под ударом окажутся как исполнители, так и имидж самого политического руководства — основа легитимности существующего порядка.
СССР унаследовал учрежденную еще Петром Великим академию и создал на ее основе уникальное по статусу и мощи образование — Академию наук СССР, позднее преобразованную в РАН, а теперь превращенную в «клуб академиков». В СССР одна только идея сломать систему академической и отраслевой науки и все перестроить по модели американских университетов послужила бы сигналом для репрессивной психиатрии.
Ближе к концу советского периода, конечно, появлялись признаки распила средств на научно-технологический прорыв, но все же в ограниченных масштабах в сравнении с нынешними. Сейчас набирает силу двуединый процесс: легальные, но бессмысленные расходы на околонаучную бюрократию и более или менее теневые истории, по итогам которых до реальных исполнителей доходит ничтожная доля средств. Если этот прорыв не зашить, как дыру в кармане, рассчитывать на преодоление отставания не приходится.
И, наконец, СССР был едва ли не образцом уважения к науке — при всех идеологических вмешательствах и гонениях. Общество, построенное на основе именно научной идеологии, как научный вывод, просто не могло не иметь передовой науки. Поэтому и АН СССР была островком интеллектуальной независимости и свободы. Это касалось как управления процессом производства знания, в который особенно не вмешивались инстанции вроде Госплана, так отчасти и политики (яркий пример — неудачная попытка лишить Андрея Сахарова звания академика). Сейчас наука в России управляется все более административно и извне. Подобную бюрократизацию планирования и отчетности вряд ли можно вспомнить в истории, причем не только отечественной.
При этом научно-технологический прорыв, осуществленный в СССР, был весьма специфическим, и вряд ли на него можно ориентироваться в наше время и в современном мире. В прошлом веке мы уже не смогли того, что сейчас делает частью мировой элиты и лидеров, и тех, кто их успешно догоняет. Ориентироваться на прежний стиль и тот опыт — значит заранее обречь страну на вечное отставание.
Разговоры о том, что мы только сейчас начали создавать основу для прорыва, поскольку до этого боролись за выживание, вряд ли что-то оправдывают. Скорее наоборот: мы не начали научно-технологического прорыва, когда денег было немерено, и беремся за такие мегапроекты сейчас, когда все хуже и с деньгами, и с эффективностью их якобы целевого освоения.
Постоянный рефрен о том, что начинать надо срочно и времени на раскачку нет, скоро может праздновать десятилетний, если не 15-летний юбилей. А острота ситуации — в том, что отставания сейчас и в самом деле становятся необратимыми. Система управления указывает науке горизонты, которые ей надлежит покорить, и перестраивает науку по своему, сугубо административному усмотрению, даже не задумываясь о необходимости радикальной трансформации самой себя. Зону прорыва ищут не там, где потеряли, а там, где якобы светло, а это тупик.
