Рецепты от депрессии: как вести бизнес, когда в экономике «все плохо»
В начале нового года всегда хочется заглянуть в будущее и представить себе, что произойдет в ближайшие 12 месяцев. Конечно, как сказал Нильс Бор, «предсказывать тяжело, а будущее — в особенности», но все же: можем ли мы сейчас разглядеть какие-то тренды наступающего экономического года в России? Да, можем, если обратимся к некоторым примерам из относительно недавней экономической истории.
Что лучше: депрессия или кризис?
Кажется, что декабрь прошлого года дал ряд поводов для оптимизма. Укрепление рубля напомнило золотые дни середины 2000-х годов. Инфляция — на рекордно низком для страны уровне. Продолжают снижаться ставки по банковскому кредиту. И наконец, «кризис не может не закончиться» — говорит простая логика.
Про кризис — верно. Не только здравый смысл, но и экономическая история свидетельствуют о том, что два-три года — предельный срок жизни экономического кризиса, период, когда по тем или иным причинам экономика начинает возвращаться к росту. Однако в России нет (и не было с 2009 года) экономического кризиса. Страна три года находится в экономической депрессии. Достаточно сравнить динамику ВВП и промышленного производства в 1998–2000 годах (классический кризис) и в 2014–2016 годах (депрессия).
В случае кризиса относительно быстро (полгода-год) достигается дно, после которого идет рост со скоростью, примерно равной скорости падения. В результате уже максимум через два года после начала кризиса экономика оказывается в устойчивом плюсе.
Депрессия: когда «все плохо»
Динамика депрессии совершенно иная. Собственно, никакой динамики и нет: рост колеблется около нуля, периоды вялого оживления сменяются столь же небольшими падениями. В каждый момент времени кажется, что депрессия «лучше», чем кризис. Однако у депрессии есть одна чрезвычайно опасная особенность: она может быть почти бесконечной. Классическая депрессия современной экономики — «Великая японская депрессия» 1990-х годов — выглядела как 15 лет нулевого роста при отчаянных усилиях правительства по его оживлению. Есть основания полагать, что экономика России движется по этому сценарию.
В условиях депрессии именно те показатели, которые радуют в кризис: снижение инфляции, укрепление валюты, удешевление кредита, — являются сигналами опасности. Когда экономика «встает», все ее участники начинают работать над сокращением издержек. Цены падают, инфляции нет, но нет и возможностей для роста. Кризис в силу своей динамичности создает системные перекосы: кому-то лучше, чем другим. Возникают возможности для бизнеса. Вспомните, как взлетела, скажем, российская пищевая промышленность в начале 2000-х годов (а ведь еще летом 1998-го импортные бренды доминировали на рынках пива, шоколада, соков и т.д.). В депрессии таких возможностей нет, всем одинаково не то чтобы совсем плохо, но очень нехорошо. Наиболее точное бытовое описание состояния: «все плохо», где ключевое слово — «все», нет ни одного радостного момента.
Стимулы? Не помогают
Обычно надежды на выход из депрессии связываются с государственным стимулированием: если экономике не хватает сил самостоятельно подняться, надо «залить» туда деньги. Прием далеко не всегда работает: Япония в 1990-е годы создала себе самый большой госдолг среди развитых стран (почти 200% ВВП), однако не добилась практически ничего.
Причина? Государство не создает ценность в экономике, оно может только перераспределять. Все, что государство способно «влить», было непосредственно перед этим изъято из той же самой экономической системы — либо в виде налогов и сборов, либо в виде займов (которые сокращают текущее потребление кредиторов). Единственное исключение — внешние заимствования, через них в экономику действительно могут прийти «новые» деньги. В значительной степени именно через этот механизм была запущена «рейганомика» в Америке 1980-х годов.
Однако в нынешней внешнеполитической ситуации масштабное эффективное внешнее заимствование для России практически исключается. Мировые кредиторы не дадут, да и внутри страны такая политика не вызовет понимания. Другие попытки вмешательства государства могут быть оправданны, если деньги берутся у неэффективно работающих участников экономики и вкладываются в эффективных. Но российское государство сейчас изымает средства из частного сектора через прямые и косвенные налоги и инвестирует в государственный через стимулы и преференции госкорпорациям. В контексте бизнес-стратегий российских госкорпораций, обычно основанных на масштабной вертикальной и горизонтальной интеграции (ведущей к общему снижению конкуренции), такое перераспределение ведет скорее к поощрению неэффективности и объективно работает на фиксацию депрессии.
В российской экономике сейчас нет качественного механизма распределения денег. Свидетельство тому — ситуация в финансовом секторе, очень характерная для затяжной депрессии. Ставки кредитования предприятий упали практически до уровня 2013 года (в кризис ставки растут), при этом кредитный портфель банков стоит на месте. Причина? Банки панически боятся (и вполне обоснованно) просроченной задолженности. У них нет работающих инструментов отделения потенциально успешных заемщиков от неуспешных. Без них вливание денег в экономику чревато банковским кризисом. Именно это происходило в Японии в 1995–1996 годах: в отчаянной попытке заработать банки «расслабились» и получили массовые невозвраты, которые оказались смертельными для многих средних банков.
Чем грозит долгая депрессия?
В итоге депрессия гораздо «хуже» кризиса. Нулевой рост на протяжении десяти и более лет — страшный удар и по качеству жизни, и по конкурентоспособности бизнеса в стране. Японская промышленность вошла в 1990-е годы уверенным мировым лидером в ряде передовых отраслей, прежде всего — в электронике. Сейчас эти позиции во многом утеряны. Нынешние Sony или Panasonic — бледные тени самих себя двадцатилетней давности. Sony, к примеру, стоит сейчас почти в четыре раза меньше, чем в начале 2000-х годов.
А у России к тому же нет такого запаса прочности. Мы входили в депрессию с теряющей конкурентоспособность промышленностью и довольно хрупким сектором услуг. Совершившее в последние годы рывок сельское хозяйство слишком невелико относительно экономики, чтобы стать локомотивом роста (и обречено на растущее отставание в силу запрета на ГМО). Если для Японии 1990-х пятнадцать лет депрессии было серьезным, но в целом посильным испытанием, для России такое будущее означает прочное погружение в экономический и технологический «третий мир» с понятными социальными и политическими рисками.
Мы привыкли в целом к социальному обеспечению в духе welfare state — «государства всеобщего благоденствия». У нас дорогая социалка, дорогая наука, дорогая оборона, дорогая инфраструктура и т.д. Эти системы могут качественно работать лишь в относительно богатой стране — как минимум на четверть более богатой (по ВВП на душу населения), чем Россия сейчас. В свое время задача «догнать Португалию» ставила совершенно правильный ориентир. Он был почти достигнут в 2013 году, когда Россия вышла на 50-е место в мире по ВВП на душу по паритету покупательской способности (ровно на строчку ниже Португалии). Но теперь цель ускользает. Несмотря на серьезнейшие проблемы малых экономик ЕС, разрыв между Россией и Португалией в 2016 году составлял уже шесть позиций. При этом важно помнить, что в текущих ценах — в реальных долларах, которые используются в международной торговле, — разница в уровне дохода между Россией и Португалией сейчас почти двойная и продолжает расти.
Поэтому России не сильно поможет даже вялый рост экономики в 1–2% в год. Минимальная осмысленная цель — более 3%, причем на протяжении не менее десяти лет. Пока что совершенно неясно, что могло бы обеспечить выполнение этой задачи. Ситуация с ценами на нефть в мире, единственным известным локомотивом российского роста, категорически поменялась. Сланцевая добыча в США включает сильнейший механизм противодействия сверхдорогой нефти, которая нас кормила с середины 2000-х годов. Теперь, как только цены выходят на уровень выше $60 за баррель, малые американские нефтяники выбрасывают сырье на рынок, что немедленно отправляет цену вниз.
Где выход?
В отсутствие внешних стимулов единственным выходом является сложная работа над структурой всей социально-экономической системы. Вероятнее всего, в итоге будет использовано болезненное, но проверенное в мире средство тотальной приватизации. Не просто продажа предприятий в частные руки, а уход государства из ключевых социальных секторов. Российское общество сейчас категорически не готово к такому сценарию, и он будет восприниматься как коллапс управления. С начала 2000-х государство успешно внушало, что его размер — главное мерило эффективности. Сейчас эра «большого государства» подошла к своему ресурсному концу. Лучшее, что можно сделать, — подготовить продуманное отступление государства из экономики, превращение в компактную сервисную платформу, с адресной защитой уязвимых слоев населения. Попытка же длить эпоху нулевого роста по принципу «зато не становится сильно хуже» почти наверняка выведет экономику на траекторию позднего СССР с совершенно симметричными политическими рисками.
К чему готовиться?
Как в этой ситуации вести себя частному бизнесу? Во-первых, не строить иллюзий, что скоро экономика пойдет в рост. Безусловно, такая вероятность есть, однако пусть лучше она будет приятным бонусом. «Проспать» экономический подъем трудно, а вот совершить преждевременные инвестиции в его ожидании и разориться — легко. Во-вторых, стараться получать максимально возможную сейчас прибыль. Если у вас есть активы, работающие в нуле или тем более в небольшом минусе в расчете на будущий рост, посмотрите на них под следующим углом: готов ли я терпеть нынешнюю ситуацию на протяжении пяти—десяти лет? Если нет, то базовая финансовая логика говорит, что ваше нынешнее терпение, скорее всего, никогда не окупится с точки зрения возврата на инвестиции. В-третьих, постоянно продолжайте сокращать издержки. Если вам кажется, что уже все сократили, подумайте, что будет, если цена на вашу продукцию упадет за год на 5% (дефляция является постоянным спутником длительных депрессий). В-четвертых, ищите выходы на рынки вне России. Экспорт в современном мире вовсе не обязательно «зарезервирован» для крупных корпораций. Мировой идеал здесь Германия, в которой 65% малых и средних предприятий являются экспортерами. Но есть и пример Китая, малый бизнес которого стремительно наращивает присутствие на мировых рынках.
Наконец, в-пятых: прикиньте, какие угрозы и возможности в вашем бизнесе могут возникнуть в силу быстрого и масштабного «отступления» государства. В какой мере вы, ваши потребители и поставщики завязаны на субсидии, тарифы и т.д.? Что произойдет, если они исчезнут или радикально сократятся? Предсказать временной горизонт указанного отступления невозможно, оно зависит от политической воли больше, чем от экономической логики. При определенном взгляде на соотношение рисков и выгод приватизации нынешнее положение может быть продлено лет на десять. С другой стороны, есть вероятность, что магическая дата, 2018 год, принесет действительно важные изменения.
