Предчувствие дефолта: что делать с корпоративными долгами
Российские власти, как показал в своей недавней статье Кирилл Рогов, не сделали выводов из кризисных событий 2008–2009 годов и продолжают двигаться по пути ускоренного проедания сырьевых доходов. Частный сектор все меньше вкладывает средства в «светлое будущее» в своей стране: чистый отток капитала с начала 2010 года по конец марта 2014 года составил $276 млрд. При этом внешний долг корпоративного сектора, включая банки, к октябрю 2014 года составил $614 млрд (а золотовалютные резервы на 1 ноября – $426,6 млрд).
Такая ситуация могла считаться относительно терпимой до поры до времени. Но сейчас спрос на валюту, возникший у компаний-должников, потянул рубль вниз – и потянет дальше, несмотря на все тщания Банка России. Если учесть, что только в ближайшие полтора года к выплате предполагается более $160 млрд, а проект «Новороссия» вряд ли будет к тому времени закрыт, стремление запастись долларами понятно. То есть на случай, если кризис будет и далее углубляться, у России остается все меньше финансовых резервов. К тому же обесценение рубля резко увеличивает текущую рублевую стоимость долгов иностранным кредиторам: с июня по конец ноября она выросла примерно на 7 трлн руб. – что превышает всю прибыль корпоративного сектора за 2013 год.
«Спастись» в случае продолжения тренда удастся главным образом сырьевым компаниям, ориентированным на экспорт, и самым приближенным к власти бизнесам (на которые хватит резервных фондов и заказов на строительство инфраструктуры). И это означает приговор девелоперам, машиностроителям, производителям массовых товаров, значительной части ретейла и многим другим секторам. Доллар по 60 руб. парализует процесс технологического обновления промышленности.
Если суммировать, то, во-первых, дефолт для значительной части российских компаний выглядит сегодня вполне вероятным сценарием; во-вторых, обесценение рубля не столько помогает отечественной промышленности, сколько окончательно загоняет ее в тупик. В такой ситуации потребуются неординарные решения. Какие – может подсказать опыт прошлых кризисов.
В частности, стоит вспомнить меры, введенные в Малайзии с 1 сентября 1998 года в разгар финансового кризиса. Тогда был наложен мораторий на выплату внешних долгов и репатриацию прибыли, ужесточен контроль за импортными сделками. Исследователи малайзийского кризиса констатируют, что это позволило резко снизить и стабилизировать процентные ставки, зафиксировать курс ринггита, предотвратить отток почти $9 млрд, не прибегать к помощи МВФ и новым кредитам и, что особо существенно, поддержать внутренний спрос.
Не стоит считать совсем уж невероятным, если в обозримом будущем российские власти внезапно объявят о запрете отечественным компаниям осуществлять платежи по внешним долгам. При этом правительство может выдать государственные гарантии на погашение этих долгов – с отсрочкой, например, до 2018 года. По сути, речь будет идти о скрытой конвертации частного долга в суверенный при увеличении дюрации (и, возможно, корректировки по процентной ставке).
Юридические действия в отношении России, вроде ареста счетов, будут маловероятными. Достаточно посмотреть на судебные иски инвесторов против Кипра: ни один из них пока так и не выигран. Сама же возможность такого шага, скорее всего, не исключается «наверху»: когда вице-премьеру Игорю Шувалову на недавнем Валдайском клубе задали вопрос о возможности ограничений на вывоз капитала, он опровергал это с таким рвением, какого я не помню у отечественных руководителей после Бориса Ельцина и Анатолия Чубайса, в августе 1998-го заверявших в невозможности не то что дефолта, но даже девальвации.
Разумеется, на это скажут, что подобный демарш отзовется мерами против российских компаний, у многих из которых кредиты обеспечены экспортными поставками (и возможным арестом экспортных грузов); что, спасая закредитованные компании, правительство поставит под удар те, что ведут внешнеторговую деятельность без привлечения западных средств, и те, что пока не попали под санкции; что «крайними» окажутся и банки, с которыми иностранные финансовые институты могут перестать работать, как это было в 1998 году. Это серьезные возражения, которые требуют оценки юридических рисков и баланса плюсов и минусов подобной схемы. Но это, на мой взгляд, не аргумент в пользу того, чтобы ее вообще не рассматривать – особенно с учетом возможного ухудшения ситуации.
Представим себе, что такой мораторий введен и российские компании и банки в ближайшие два года «сэкономят» более $200 млрд. С одной стороны, компании сократят издержки, которые обычно перекладываются на потребителя и провоцируют инфляцию. И в таких условиях правительству было бы разумно ввести мораторий на 3-4 года на повышение любых тарифов госкомпаний.
С другой стороны, это заметно ослабит давление на валютный рынок, а значит, возникнут основания для снижения курса доллара. И пусть даже в результате панических настроений доллар подскочит, затем он столь же резко и упадет (если сначала и не сам, так с помощью Банка России). Вспоминать дефолт 1998 года здесь не очень уместно: в отличие от тогдашнего кризиса, государство почти ничего не должно, и при отсутствии оттока капитала на доллар не будет острого спроса, особенно при постоянном притоке экспортной выручки.
Это, в свою очередь, будет стимулировать удешевление импортных товаров, а значит, и российским производителям придется снижать цены. С небольшим временным лагом Банк России может начать снижение ключевой ставки, доводя ее до 2–3% годовых к концу 2015 года. В ситуации, когда каждая новая порция «впрыснутых» в экономику денег не уходит немедленно на валютный рынок, можно будет постепенно начинать кредитование банковской системы – а через нее и реального сектора – без риска роста курса и инфляции.
При этом государство лишится возможности паразитировать на дешевом рубле, и придется серьезно экономить: сокращать самые одиозные программы, добиваться реальной конкуренции и снижения цен на рынке госзаказа. Страна должна будет научиться жить в нормальных условиях – когда правительство ответственно тратит бюджетные средства, а Центральный банк способен эффективно управлять денежной массой.
Период отсрочки позволит ЦБ аккумулировать дополнительные резервы, а заемщикам иностранных банков – постепенно накопить валютные средства, необходимые для расплаты по долгам. К 2018–2019 годам мораторий может быть снят, часть средств «разморозится» сразу, часть будет реструктурирована – и все вернется к business as usual.
Если кому-то не верится, что так может быть сделано, снова отошлем к действиям правительства Малайзии в 1998 году. А если не верится, что этот вариант заслуживает обсуждения – стоит перебрать другие имеющиеся на сегодняшний день альтернативы.
