Автор нереализованного проекта Мариинки-2 рассказал о своей работе

Фото: ericowenmoss.com

Сейчас мало кто помнит, что история Маринки-2 началась 12 лет назад с того, что Валерий Гергиев попросил сделать проект нового театра знаменитого калифорнийского архитектора Эрика Оуэна Мосса. Однако позже власти отказались от этого проекта из-за несоответствия строительным нормам. В интервью порталу "Петербург 3.0" Эрик Мосс рассказал о своей работе в Петербурге, и о том, как здания меняют наше будущее.

- В Петербурге почти достроили Вторую сцену Мариинского театра, и вышло, честно говоря, довольно некрасиво. С вами я, конечно, хочу поговорить о том здании, которое не было построено, о вашем проекте Мариинского театра.

- Вообще-то я сделал не один, а два проекта для Петербурга. Мой приезд в Петербург и работа над проектами – это опыт, который я бы ни на что не променял. Я думаю, что Россия – совершенно захватывающее место. Я не возьмусь судить о том, как выглядит Россия для мира, и как выглядит мир для России.  Но я думаю, что это была великая возможность – находиться в такой важной части мира, работать с людьми, которые делают все эти прекрасные вещи.

Я помню, как мы много раз сидели с Валерием Гергиевым и обсуждали проект Мариинского. Я считаю, что иметь дело с людьми такого масштаба, вернее даже сказать, талантами такого масштаба – это большая честь для архитектора. Проект, что мы тогда сделали, был большой удачей и для меня как архитектора, и для российского правительства. Очень редко все так вот сходится: время, место и люди. Так что для меня тогда было важно создать что-то уникальное, что-то уникально современное.

Я думаю, что мой проект был довольно острым, но он воплотил в себе именно тот дух, который я ощущал за всем этим. Как историк-любитель, я считаю, что период времени, когда мы работали над проектом, был полон оптимизма в отношении того, чем Россия могла бы стать. Наш проект был своего рода воплощением этих открывающихся возможностей. Конечно, это может звучать наивно, но меня часто обвиняют в том, что я чересчур наивен. И мне это нравится…

Этот проект заявил бы о России всему миру, от Пекина до Лос-Анжелеса. Это был великий проект и великая возможность создать символ того пути, по которому идет Россия после Горбачева и Ельцина. Именно с таким настроением мы делали оба проекта, Мариинского театра и Новой Голландии. Проект театра потом выставлялся в русском павильоне на Венецинской биеннале 2002 года. Мы разговаривали, мы спорили, мы пытались убеждать разных людей. В конце концов, по причинам, которые мне лично до сих пор не до конца понятны, мы не смогли реализовать этот проект.

Конечно, это было экспериментальное здание, в эстетическом отношении, в техническом отношении, в отношении того, как оно вписывалось в застройку Петербурга, в его историю и так далее. Конечно, проект был противоречивым, но мне кажется, что и сам Кировский театр тоже противоречивое учреждение в хорошем смысле слова. В нем есть воображение, он не боится экспериментов, и в этом проявляются лучшие качества не только русских, но и вообще человечества. В мире есть масса вещей, которые еще не придуманы, не изобретены. Я бы сказал, что для меня Мариинский был символом всего этого.

- Вы известны миру как архитектор, который строит в Калифорнии. Каким образом на вас, как на архитекторе, отразилось перемещение в такую традиционную по сравнению с Лос-Анджелесом среду, как Петербург?

- Я думаю, что это хороший вопрос – хотя мы и в Китае проектируем. Я приехал в Россию, не для того, чтобы сделать еще один калифорнийский проект. Я приехал в Россию, чтобы сделать русский проект. Петербург можно считать неоклассическим городом XIX века. Одна из вещей, от которых отталкивалось тогда мое воображение, – это лед, форма льда, река Нева, по которой плывут льдины, и так далее.

Есть много способов представлять себе новые здания, не только обращение к неоклассическим формам. Хотя я должен сказать, что в некоторых аспектах, в том, что касается соотношения горизонталей и вертикалей, я обращался к традиционной неоклассической архитектуре. Мы хотели, если так можно выразиться, убить двух зайцев: прикоснуться к истории, и как бы подтолкнуть ее вперед.

Мы много думали о том, как организовать движение людей и транспорта вокруг здания, рассчитывали разные точки зрения на него: с рек, с канала, от старого здания театра. Мне кажется, мы были очень внимательны к городской среде, и наше здание прекрасно вписывалось в Петербург. И я уверен, что есть много людей, которые с этим согласятся. Было много статей, которые страшно критиковали наш проект, но было не меньше статей, которые его поддерживали. Я думаю, что и с самим Мариинским театром такая же ситуация: кому-то он нравится, а кому-то нет.

Новый театр – важное общественное здание в современной России, и я не побоюсь сказать, что тот проект, который в итоге реализован, меньше подходит на эту роль, чем тот, что предлагали мы. Мы сделали то, что нужно, в нужное время и в нужном месте. Если бы у меня была возможность начать все заново, я бы ничего не поменял.

- Многие люди не только в России, но и вообще везде в мире враждебно настроены по отношению к современной архитектуре. Может быть, как архитектор, вы понимаете причины их настороженности?

- Вы отчасти знаете ответ на этот вопрос. В Китае, В России, в США, во Франции есть люди более консервативные и менее консервативные. Более того, люди бывают консервативны в разных областях жизни. Консерватизм в архитектуре связан с узнаваемостью, с повторением форм, стилей, мотивов. Правда, и то, что мы делаем сейчас, когда-нибудь станет таким вот узнаваемым. То, что когда-то было новаторским и оригинальным, систематизируется, это начинают преподавать в школах и так далее.

В Петербурге много архитектурного консерватизма, и в этом нет ничего особенного. Главное, чтобы у вас при этом были контраргументы. В конце концов, мир двигается вперед, он сам себя понимает по-новому. В Мариинском театре придумывают новые концепции постановок. Там даже Толстого ставят довольно новаторски.

Потом, важнейший аргумент в пользу современной архитектуры состоит в том, что она демократична. Когда мы говорим, что Петербург должен быть неоклассическим городом, мы утверждаем, что есть только один возможный взгляд на архитектуру в Петербурге. А когда мы допускаем возможность создания разной архитектуры, мы говорим о том, что есть несколько возможных путей, мы провоцируем дискуссию. Привнесение новой идеи в Петербург, даже если это всего лишь одно здание, дает возможность принципиально иначе начать думать про архитектуру. Возникает демократическая установка, когда у нас есть несколько возможных мнений, в Америке это называют плюрализмом. Ситуация, в которой свою точку зрения приходится аргументировать.

Вот еще один аргумент: создавая что-то новое, вы вовсе не отрицаете историю города. Отдавать должное историческому наследию Петербурга можно просто сохраняя его. Признавать важность исторической застройки – это вовсе не то же самое, что воспроизводить ее. Да, эти здания были построены в определенное время и в определенном месте, и это очень важно, но они не могут относиться к любому месту и любому времени. Иначе получится, что писать картины нужно так же, как это делал Леонардо да Винчи, по той простой причине, что он был великим художником.

Но время меняется, и взгляды меняются, и мы не можем создать новую Мону Лизу. Леонардо да Винчи уже сделал то, что он сделал. Петербург был тем, чем он был, он никуда не денется, однако пытаться повторить его, или даже делать что-то, что никак не противоречило бы его основной идее, неверно. Даже та установка, что визуально приоритет всегда должен оставаться за старыми зданиями, кажется мне ошибкой. Вы ведь живете не во времена создания неоклассических ансамблей, вы живете сегодня, и можете создавать что-то не менее ценное, чем было создано столетия назад.

Я приведу хороший пример, хотя и не знаю, насколько он понятен русским. В Барселоне до сих пор, уже сотню лет, строят Sagrada Familia, собор Гауди. Мне не нравится сама архитектура, но мне нравится то, как они об этом думают: Гауди сделал то, что он сделал, но теперь мы будем делать то, что делаем мы, обращаясь к своему воображению. Они продолжают что-то строить в городе, тем самым утверждая, что город может стать чем-то еще, кроме того, чем он уже стал. Санкт-Петербург тоже мог бы в отношении архитектуры стать чем-то еще, чем-то новым.

- Вы однажды сказали, что когда создаете здание, неважно где, вы всегда отдаете себе отчет в том, что оно оказывается как бы посередине между вчера и завтра, что у любого места есть история и есть будущее. Какое будущее вы представляли себе, когда делали петербургские проекты?

- В некотором смысле я уже ответил на этот вопрос. Для меня по большому счету существуют две идеи будущего: оно может быть открытым и закрытым. Предложение, которые мы представили для Петербурга, не предполагало того, что вся архитектура в Петербурге будет выглядеть как наш проект. Мы не стремились навязывать определенный стиль, эта архитектура вообще не представляет никакого стиля. Единственное, что про нее можно с уверенностью сказать в отношении стиля – это то, что она принципиально отличается от того, что создавалось в Петербурге раньше.

Она несла в себе идею того, что будущее может быть открытым, что будущее может нести в себе что-то новое, будущее может быть оригинальным, многообещающим, в конце концов, что будущее – это здорово, оно совсем не обязательно должно быть повторением  того, что мы и так знаем.

Да, вот так вот просто: я видел будущее открытым, не таким, как прошлое. Я думаю, что здание могло стать символом этого будущего, точно так же, как в Мариинском театре его символом становится танец.

Я с оптимизмом смотрю в неопределенное будущее, на те возможности, которые оно в себе скрывает. Не имеет значения, о чем мы говорим, о живописи или об iPad, просто есть вещи, которые меняют нашу походку, образ мыслей, поведение, и архитектура тоже может это делать.

- Вы часто говорите, и только что подтвердили это, что архитектура имеет возможность менять мир, делать его таким, каким он еще не был. Какой мир лично вы создаете своей архитектурой?

- Мне не очень интересно смотреть на архитектуру как на определенный стиль. Если представить себе, что мы можем прожить жизнь только один раз, то станет понятно, что архитектура это что-то очень личное. Что наше бюро всегда пытается делать – а мы, конечно, много чего делаем, но все-таки самое важное – продолжать быть оптимистами, продолжать видеть в мире новые возможности, новые возможности организации пространства, возможности создания новых форм, новые социальные возможности, новые политические возможности, новые технические возможности.

Нам всегда интересно исследовать мир, собирать вместе то, что мы в нем увидели и смотреть, к чему это может нас привести в отношении градопланирования и в отношении архитектуры. Это вовсе не значит, что мы заранее знаем, к чему мы придем, просто нужно всегда сохранять оптимизм, энергию и определенный взгляд на вещи. Вот так вот мы работаем.

Мы ценим намерение, мы ценим эксперимент, что вовсе не означает, что мы не ценим историю и уже существующие города и различия между ними. И очень важно учитывать много разных аспектов, чтобы в конце концов получить что-то новое. Россия, между прочим, дала миру много нового – Малевича, Барышникова. Достоевский, которого знают во всем мире, как писатель тоже, между прочим, был новатором. Все это ваша история и она продолжается.

- Мой последний вопрос будет обращен к вам не как к архитектору, но как к историку-любителю. Вы сказали, что десять лет назад для России был очень оптимистический период истории. Как вы видите Россию сейчас, десять лет спустя?

- Я встречал несколько русских на выставке в Берлине... Конечно, в политической жизни есть взлеты и падения, но в целом это не помешало бы мне думать и делать то, что я думал и делал десять лет назад. Иногда проще делать какие-то вещи, иногда сложнее, но важно всегда сохранять свои аргументы и всегда пытаться что-то делать. Я был в России лет шесть или семь назад, читал лекции в Москве. Мне кажется, что в России много молодых людей, которым интересны города и интересна архитектура. Потом, мир стал гораздо более открытым для обмена идеями.

Я бы не предавался пессимизму на вашем месте. Ну, не сложилось с одним проектом, сложится с другим. Чего точно не стоит делать, так это считать, что вот с этим проектом не сложилось, и поэтому ни с одним никогда не сложится. Я полагаю, что Россия – большая, богатая и непростая страна, с очень интересной историей в искусстве, музыке, в танце, и что в России еще много всего может произойти.