Модернизация и война: чем Кремль попробует уравновесить ссору с Западом
Два важных политических события совпали на прошлой неделе — новый этап транзита к новой холодной войне и назначение Сергея Кириенко первым заместителем главы президентской администрации, курирующим внутреннюю политику.
Холодная война
Для российских граждан, изолированных от мировой информационной повестки, новым знаком холодной войны стал внезапный и грозный законопроект о приостановке соглашения по оружейному плутонию. Притом что сама приостановка соглашения не является важным вопросом, смысл законопроекта, который, как флаг, был вручен в руки новоиспеченной Думе, в его грозном тоне и сопроводительном письме, перечисляющем понесенные Россией от США и Европы обиды. В этом смысле законопроект — своего рода кремлевский манифест холодной войны, своего рода «письмо турецкому султану». У манифеста есть, впрочем, непосредственный повод и тактическая цель — он является своего рода «обраткой» на беспрецедентную волну негодования мировых СМИ и западной общественности по поводу российских бомбардировок в Алеппо.
Эта волна (усиленная остротой президентской гонки в США) является мощным шагом по возвращению России к роли «империи зла» в общественном мнении Запада, расценивающего последствия российских бомбардировок как гуманитарную катастрофу. Эта волна негодования значительно превосходит эффект доклада по расследованию гибели малазийского «Боинга». И является, действительно, важным политическим поворотом с далеко идущими последствиями. Так, например, в правительстве Германии не исключили принятия новых санкций в отношении России в связи с бомбардировками, а вице-президент США призвал расследовать их как военные преступления. Такие слова в отношении Москвы не звучали со времен реальной холодной войны — с начала 1980-х годов.
Еще важнее, что эта волна негодования делает общественное мнение Запада активным участником внешнеполитического противостояния, влияющим на решения правительств. Так, команда Дональда Трампа вынуждена была срочно сменить тон в отношении Владимира Путина, дистанцируясь от компрометирующей «связи». Кто бы ни оказался теперь в Белом доме после выборов, он будет существенно ограничен в своих маневрах в отношениях с Москвой — общественное мнение не скоро забудет Алеппо.
В результате катастрофы в Алеппо Кремль практически лишился инициативы в конфронтации с Западом. Предыдущие два года в основном Москва регулировала уровень конфронтации, повышая цену своей готовности к «разрядке». Теперь ситуация принципиально изменилась, и если Кремль вдруг захочет «разрядки», ее встречная цена может оказаться для него достаточно высокой.
«Холодная» модернизация
Назначение Кириенко, случившееся в те же дни, безусловно, выглядит сенсацией на фоне кадровой политики нынешнего президентского срока Путина, кульминацией которой стали летние назначения бывших телохранителей на губернаторские посты.
Выступление Кириенко в качестве публичного либерала на российской политической сцене в 1998–2000 годах было скоротечным. После этого он 15 лет провел на исполнительских и корпоративных должностях в путинской администрации, а значит, умел ладить и с новой олигархией (источники РБК утверждают, что назначение Кириенко стало возможным благодаря поддержке семьи Ковальчук), и со ставшими стержневым каркасом этой администрации силовиками. Но Кириенко, безусловно, прогрессист, и именно эта составляющая его имиджа востребована новым назначением.
Что будет делать Кириенко? В чем может состоять его миссия? Круг его ответственности и полномочий существенно ограничен сложившейся расстановкой сил. С одной стороны, Вячеслав Володин в должности начальника Думы собирается играть самостоятельную роль. Он уже на стадии предвыборной кампании «замкнул» депутатский корпус на себя. Ему не нужны кураторы в Кремле и, по крайней мере первое время, он будет пользоваться прямым выходом на Путина.
С другой стороны, «силовая вертикаль» с середины 2000-х годов превратилась в самостоятельный механизм управления, в частности и в области контроля губернаторов и региональных элит. Очевидно, что аресты губернаторов, случившиеся в последнее время, по самой своей технологии не требовали согласования с куратором внутренней политики. А напротив, демонстрировали наличие параллельного репрессивного управленческого механизма. По слухам, и репрессии против гражданских организаций, осуществляемые Минюстом, также не вполне или вовсе не контролируются управлением внутренней политики, а коммуницируются через силовую вертикаль. Примечательно, что «Мемориал» — самая старая и самая главная общественная организация России — была спешно объявлена «иностранным агентом» уже после утечек о назначении Кириенко, но до его вступления в должность.
Весьма вероятно, кстати, что задачей Кириенко станет «нормализация» общественно-политической инфраструктуры. В этом случае он должен будет организовать систему финансирования гражданских проектов отечественными корпорациями, которые бы мягко контролировались Кремлем и вписывались в доктрину «технического прогрессизма», придя на смену обскурантистскому балагану Общественной палаты. В таком случае Кириенко предстоит завершить суверенизацию гражданского общества, выступив в роли доброго следователя. Весьма вероятно, что в задачи Кириенко будет входить и создание прогрессистской партии, лояльной режиму Владимира Путина в принципиальных вопросах, но в то же время отчасти представляющей интересы городского класса и нового политического поколения.
Наконец, весьма вероятным представляется наличие прогрессистских задач Кириенко в региональном управлении. В этом случае его функцией станет подбор технократов для управления регионами (вроде назначенного в один день с ним губернатора Алиханова). В условиях жестких ресурсных ограничений, в которых оказался Кремль, экономическая оптимизация регионального управления становится острой необходимостью. В таком сценарии следует ожидать назначения «партнера» Кириенко по этому направлению в правительстве. Вместе они должны будут разработать систему стимулирования и наказания регионов, чтобы заставить местные администрации заниматься региональной экономикой, стимулировать экономическую активность на местах, то есть попытаться воспроизвести отчасти китайский опыт, отчасти опыт Татарстана, а также создать некоторый противовес силовикам и избыточным коррупционным коалициям. Очевидно, что такая задача не решаема исключительно из правительства, которое напрочь лишено сейчас политических функций.
В целом эту палитру задач можно охарактеризовать как «холодную» модернизацию, не затрагивающую политических балансов и интересов наиболее влиятельных коалиций в окружении президента Путина, которую предстоит осуществлять Кириенко, опираясь на свой опыт сосуществования с новой олигархией и силовыми корпорациями. Задача состоит в том, чтобы аккуратно использовать повестку модернизации как способ давления на некоторые элитные коалиции, не заходя при этом за красные линии интересов особо приближенных групп и корпораций.
Холодная война не только не противоречит этой задаче, но наоборот, в понимании Путина, является важнейшей политической рамкой, обозначающей границы возможной нормализации (или даже некоторой либерализации) и поддерживающей легитимность «высшего политического руководства» — стражей или стража революционной суверенности. Она разрушает тот симбиоз с Западом, к которому Россия стремилась и двигалась в 1990-х — начале 2000-х годов, возвращая ее в Азию — единственный континент, где авторитаризм безраздельно господствует и даже бывает иногда экономически успешен.
Дилемма прогрессизма
У такого плана есть немало слабых мест. Но самое главное ограничение — экономика. Сама по себе холодная война с Западом будет достаточно затратной вещью. Но главное даже не эти затраты, а то, что в сегодняшней архитектуре мировой экономики и на том уровне развития, на котором находится Россия (страна с доходом выше среднего мирового уровня, upper middle income), обеспечить приемлемый уровень экономического роста в состоянии открытой конфронтации с Западом, в условиях «прикрытой» экономики выглядит задачей абсолютно нереалистичной. Успех всех успешных «авторитарных модернизаций» определялся их способностью конвертировать свои достижения в западные инвестиции, которые вкупе с сопутствующими им технологиями и являются основным фактором акселерации роста. Импортозамещение, вложения в инфраструктуру, стимулирование жилищного строительства могут дать временный импульс росту, но не являются стратегией развития. А в отсутствие экономического роста любой прогрессизм довольно быстро деградирует под натиском перераспределительных политик и коалиций.
Однако при благоприятном для Кремля развитии событий это станет очевидно не сразу. И в таком случае задача Кириенко сведется, как уже отметили обозреватели, к организации президентской избирательной кампании, которая должна в известной мере повторить сценарий кампании 2000 года, когда, благодаря в том числе Кириенко и его СПС, под грохот второй чеченской Путин шел на выборы и как предводитель идеи силового реванша, и как единственная надежда сторонников экономической модернизации. Владимир Путин хотел бы в финале своей политической карьеры вернуться к этой ситуации снова.
Разница, однако, состоит в том, что тогда модернизация мыслилась именно как форсированное включение России в западные структуры и рынки — этого прежде всего ждал от Путина бизнес. Теперь же, наоборот, Владимир Путин выглядит как главное препятствие этому процессу. И катастрофа в Алеппо стала еще одним мощным гвоздем в такой геоэкономической конструкции.
