Как Россия воспроизводит опыт гибридной войны

Фото: из личного архива

История России — это череда необъявленных войн, которые стали вынужденным продолжением политики, заложенной в последние годы СССР. Но правила меняются, а цена такой политики еще никогда не была столь высока.

Политические инстинкты

У Бориса Ельцина был гениальный инстинкт власти — он прекрасно понимал, когда нужно наступать, а когда отступить; когда, по терминологии Макиавелли, принимать львиные решения, а когда предпочитать лисьи. Именно такой подход заложил основу для внешней политики России на постсоветском пространстве.

В последний период существования СССР Ельцин выступил как лидер антисоюзных сил, готовый сотрудничать с любыми партнерами для достижения своей цели — победы над союзным центром. В 1989–1990 годах он был одним из лидеров межрегиональной депутатской группы, в состав которой входили прибалтийские депутаты, жестко оппонировавшие Кремлю. В январе 1991 года, уже будучи председателем Верховного Совета РСФСР, Ельцин поддержал сторонников литовской независимости во время драматического вооруженного противостояния в Вильнюсе. По итогам этих событий сочувствовавшие тогда Ельцину демократические журналисты Дмитрий Киселев и Татьяна Миткова были награждены литовскими медалями. Прошло почти четверть века, литовцы лишили медали Киселева как кремлевского пропагандиста, а Миткова в знак солидарности с коллегой отказалась от этой награды сама.

Развилка 1990-х

Когда СССР рухнул, въехавший в Кремль Ельцин оказался перед выбором: либо продолжать «антисоветский» курс, либо менять его, используя адаптированную к новым реалиям имперскую традицию. Первый вариант сталкивал его с многочисленными союзными силовиками, которые автоматически перешли на российскую службу, но сохранили свой советский менталитет. Ельцин видел их на Всеармейском офицерском собрании, состоявшемся в Москве 17 января 1992 года, меньше чем через месяц после распада Союза. Тогда офицеры были растеряны и разгневаны, было видно отсутствие почтения перед недавним союзным министром обороны маршалом авиации Евгением Шапошниковым. Было ясно, что их гнев со временем может только расти.

В этих условиях российский президент отказался от поддержки как сторонников военных реформ, так и недавних «антисоюзных» сил на постсоветском пространстве. Напротив, он принял решение стать «царем Борисом», фактическим преемником союзного центра в тех случаях, когда это было возможно. На прибалтийском направлении он не стал конфликтовать с Западом — и российские войска из этих стран были выведены в согласованные сроки. Но в конфликтах, проходивших в Молдавии и Грузии, Россия поддержала силы, еще совсем недавно ориентированные на единый Союз. Ее вмешательство в ход необъявленных военных действий позволило создать фактические протектораты в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье. В Таджикистане российские силовики поддержали светское центральное правительство, пришедшее к власти в результате гражданской войны и противостоявшее вооруженным исламистам. Несмотря на то что «светские» силы в то время были тесно связаны с криминалом (их главный полевой командир Сангак Сафаров в общей сложности провел за решеткой почти четверть века), других альтернатив просто не было.

Война как способ удержать влияние

В результате генералы и офицеры, воевавшие за Михаила Горбачева в горячих точках начала 1990-х, оказались при деле, причем российская власть в отличие от союзной выглядела более решительной, не сдающей своих. Во время силового противостояния в Москве в сентябре—октябре 1993 года армия и спецслужбы в целом соблюдали нейтралитет, не поддержав Александра Руцкого и его разношерстных ситуативных союзников, пытавшихся использовать ностальгию по СССР. А 4 октября 1993 года они, хотя и не без колебаний, поддержали Ельцина, разгромив сторонников Верховного Совета. Запад, в свою очередь, продолжил делать стратегическую ставку на Ельцина и неформально признавать территорию СНГ российской сферой влияния.

Необъявленные войны не были самоцелью — их задачей было не присоединение территории, а сохранение контроля над постсоветским пространством. Оптимальным вариантом считалось оформление российского присутствия в формате миротворческих сил. Так Россия выступала в качестве не только протектора, но и арбитра. Причем в 1990-е годы и Запад не препятствовал миротворческому статусу России в Абхазии, Южной Осетии и Приднестровье.

Необъявленные войны характеризовались не только отсутствием официальной декларации начала войны, но и гибридным характером. Государство официально не вмешивается в конфликт, но в реальности занимает одну из сторон. Военнослужащие выполняют «особую миссию» на территории, относящейся к неформальной сфере влияния страны. В ряде случаев им придавался статус миротворческих войск (Приднестровье, до 2008 года — Абхазия и Южная Осетия). В других случаях официальных правовых рамок нет — в частности, пока не был оформлен миротворческий статус. Общество воспринимает эти операции как достойную защиту интересов своего государства и соотечественников.

Война и политика

Концепция необъявленных войн дала сбой уже на российской территории — в Чечне, где Кремль осенью 1994 года сделал ставку на негласную вооруженную поддержку антидудаевской оппозиции. Проект оказался провальным: дудаевцам удалось не только отбиться, но и взять в плен российских военнослужащих, выступавших в роли наемников. После этого во взбунтовавшуюся республику были уже официально введены российские войска, что привело к двум кровопролитным войнам.

Горячие точки 1990-х способствовали появлению целой генерации военных. Некоторые отличившиеся там генералы стали делать политическую карьеру. Красноярский губернатор генерал Александр Лебедь, имевший репутацию спасителя Приднестровья, даже считался возможным кандидатом в президенты. Генерал Владимир Шаманов, отличившийся в обеих чеченских войнах, был ульяновским губернатором, однако вернулся в армию и уже много лет командует ВДВ. Был даже свой генерал у либералов — бывший замглавкома Сухопутных войск Эдуард Воробьев, побывавший в 1992 году в Приднестровье и Таджикистане и отказавшийся брать на себя ответственность за неподготовленную операцию в начале Первой чеченской войны. Впрочем, генеральский поход в политическую сферу был недолгим: одни оказались неважными хозяйственниками, другие не смогли вписаться в политические реалии 2000‑х годов.

За генералами в политику пошли и офицеры. Впрочем, большинство из таких политиков заняли места в представительных органах власти разных уровней на скамьях либо партии власти, либо парламентской оппозиции. Сказываются привычная дисциплина и нежелание идти на конфликт с властями, свойственное большинству отечественных силовиков.

Но есть и примеры радикализации ветеранов: полковник Владимир Квачков воевал в Таджикистане, полковник Игорь Стрелков до Донбасса — в Чечне (а еще ранее был в качестве добровольца в Приднестровье и Боснии, но никаких проблем с Российским государством в связи с этим не имел). Впрочем, и радикальным ветеранам трудно объединиться: когда речь идет о критике власти, они едины, но когда возникает вопрос об ответственности за реальные или мнимые ошибки (в военное или мирное время), между ними возникают довольно острые конфликты.

Необъявленные войны породили целый слой политиков, который останется и после того, как сами эти войны уйдут в историю (как после 1989 года, когда в политической сфере активно действовали «афганцы»).

Новые реалии

В 2000-е годы Запад вступил в игру на постсоветском пространстве: уже в 2003 году по его инициативе был сорван «план Козака», который должен был способствовать интеграции Молдавии и Приднестровья при сохранении российского присутствия в регионе.

Украинская «оранжевая революция» 2004 года окончательно показала, что Запад более не признает за Россией особых прав на постсоветском пространстве — настало время свободной игры, которая должна была привести к жесткому противостоянию. В 2004 году удалось договориться: Россия отступила, сделав ставку на личные отношения с коррумпированными украинскими политиками (и такой механизм, хотя и не без сбоев, работал в течение почти десятилетия). В 2008-м первая эмоциональная реакция Запада в защиту Грузии сменилась куда более сдержанным отношением, когда было доказано, что первым все же ударил Михаил Саакашвили. Вой­на на Южном Кавказе привела к прекращению миротворческой операции и официальному признанию Россией Абхазии и Южной Осетии. Эти события показали, что Россия остается протектором, но уже не может быть арбитром.

Эпоху необъявленных войн завершают украинские события: после киевского Майдана Россия использовала весь имеющийся арсенал способов, чтобы не допустить стабилизации украинского государства как опоры Запада на постсоветском пространстве. Оформление миротворческого статуса российских войск более было невозможно, хотя некоторые намеки на это появлялись в публичном пространстве (представители ДНР заявляли, что не против миротворцев, но только российских). Украина на это, разу­меется, не согласится — она воспринимает Россию как врага, а не как арбитра.

Что касается необъявленных войн как вынужденного продолжения политики, которая закладывалась в последние годы существования Союза и продолжалась уже в российские годы, то сейчас впервые на передний план выходит экономическая цена вопроса. Страна, уже включенная в глобальный мир, не готова к продолжительной глобальной холодной войне с Западом, особенно в условиях неблагоприятной нефтяной конъюнктуры. Общество не готово к жесткой мобилизации, преду­сматривающей жизнь по законам военного времени. Правила игры меняются — и России придется адаптироваться к новым реалиям.